ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Сад становится светлым. Тихо встает кроткая Э о с. От тихого и темного чертога ложится тень на прохладу дремлющего сада.
Э о с. Ночь проходит. Моя пора. Встречу ясного, ненаглядного – и уйду. Разгорается, сияет веселыми улыбками, ждет.
О р ы (пролетая). Здесь выходец из Аидова царства, очарован весь дом чарами тайны и молчания. Все хранит безмолвие, и даже ветер пробегает стороною, не шевельнет занавесою двери.
К терему подходит А н т и м с цветами для жертвоприношения.
А н т и м. Госпожа моя, встань, отгони от себя очарование утреннего сна. Уже поздно, – хотя и молчит таинственно весь дом, – уже поздно, и я принес тебе цветы.
З м е я. А ты не боишься?
А н т и м. Царица Лаодамия, в тот самый час, как ты велела, вот видишь, я пришел к твоему терему, я принес тебе все цветы, которые ты велела мне принести.
В кустах кто-то смеется тихо, – и от утренней прохлады вздрогнул старик. Серебристый слышен плеск воды в водоеме.
А н т и м. Эти цветы, они для жертвоприношения нужны тебе, – боги их примут благосклонно, – свежи и благоуханны эти цветы.
З м е я. Царица молчит. Что твои цветы для милой Лаодамии!
А н т и м. Всегда Лаодамия в это время выходила из своей опочивальни и шла в сад наслаждаться прохладой утра, запахом роз и нежным стрекотаньем цикад. Сегодня в ее терему так тихо, – и все в доме молчит. Что это значит? Боюсь, не случилось ли чего.
С а т и р (высовывая из-за куста косматую голову). Приятель, дверь-то приоткрыта. На твоем месте я бы посмотрел в щель, что там делает Лаодамия.
А н т и м (заглядывая в дверь). Лаодамия! Царица! Да она не слышит. Эге!
С а т и р. Приятель, что там делает твоя госпожа?
А н т и м. Что я увидел, о том и сказать страшно.
С а т и р. Ну, говори, что ты там увидел. Я бы и сам посмотрел, да чую, что там есть кто-то, с кем не следует мне встречаться.
А н т и м. Да что! Тебе-то можно сказать – ты не наш. Лаодамия, забывши всякий стыд, обнимает на своем ложе тайком забравшегося к ней гостя. Нагая прильнула к нему и ничего не слышит, знай себе целует и ласкает.
С а т и р. А ты знаешь, кто там?
А н т и м. Не видно – темно. Вот она, прославленная верность! Вот почему не хочет Лаодамия нового мужа! Видно, все женщины одинаковы. Еще царица! На то ли дано ей носить золотом шитую багряницу!
– Лаодамия тебя обнимет так же крепко, только бы ты никому не говорил о том, что видел.
А н т и м. Что ты говоришь? Какие глупости! Разве это можно? Стар я стал для таких дел и уж очень противен был бы царице.
С а т и р. Я старше тебя, но будь я на твоем месте, уж я бы зацеловал прекрасную Лаодамию.
А н т и м. Я верен моим господам. Надо идти скорее, рассказать Акасту об этом нечестивом и позорном деле, – поскорее, пока не узнали другие, чтобы никто не проболтался. Уж я-то верен, а другие...
Входит А к а с т. С а т и р прячется.
А к а с т. С кем ты тут говорил, Антим? А где же Лаодамия?
А н т и м. Горе мне, господин мой! Верен я тебе, как собака, – а какую скорбную должен я сказать тебе весть! Поспеши, господин, пока не узнали другие, – в чертог Лаодамии иди поспешно, как только можешь, пока он, ночной гость, не успел уйти.
Акаст подходит к чертогу. Заглядывает в дверь. Смеется.
А к а с т. Так-то, Лаодамия, хранишь ты верность! Утешилась скоро. Таковы-то вы все. Падки на мужские ласки. Что теперь нам делать? Хоть бы никто не узнал.
А н т и м. Уж я-то не проболтаюсь.
А к а с т. Надо поскорее прогнать этого дерзкого.
Подходит к двери. Хочет ее открыть. Дверь отворяется. Выходит отуманенным призраком П р о т е с и л а й. Акаст в ужасе отступает. Антим с воплем бежит, потом прячется за кусты и оттуда слушает.
А к а с т. Протесилай, ты жив? Лживы были рассказы о твоей смерти?
П р о т е с и л а й. Из Аидова царства вышел я, – Аид сжалился над моею любовью и стонами Лаодамии и отпустил меня к моей милой.
А к а с т. Так ты – мертвец!
П р о т е с и л а й. Акаст, не бойся меня.
А к а с т. Ужасен вид пришельца из-за Леты, но я – воин и царь. Не мне бояться бледной тени. Зачем ты здесь? Зачем простираешь из адского мрака руки к той, которой еще долго быть среди живых? До брака ты взял ее, – и после смерти хочешь овладеть ею, ненасытный!
П р о т е с и л а й. Она – моя. Неразрывными узами любви и верности связана она со мною. Спроси, о чем ее мечты. О моих ласках, о моих поцелуях. Спроси, чем она утешена. Долгие ночи она сгорала, тая, как воск.
А к а с т. Что ты говоришь! Противны богам и нечестивы речи твои. Лаодамия – невеста Протагора, ты же – пленник Аида. Твои возвращения к нам не нужны людям и страшны им.
П р о т е с и л а й. Старик, разве ты еще не знаешь прав неумолимой смерти? Или неведома тебе власть отживших?
А к а с т. Жизнь-то, говорят, посильнее. Вот ты умер, а мы делаем, как хотим, не спрашиваем, любо ли это тебе. И Лаодамию твою отдадим другому, а с нею и твое царство. Что прошло, того не воротишь. Тень и останется тенью. И уже легким призраком ты стоишь, и уже с туманом свивается одежда твоя, и сквозь тебя уже я различаю очертания деревьев.
П р о т е с и л а й. Акаст, умрешь и ты. Смертный путь неизбежен, все пройдут им, и моя Лаодамия со мною. Навеки связало нас обещание любви, и нам нельзя разорвать нашего неизменного союза.
П р о т е с и л а й. Уйди, старик, не мешай мне и Лаодамии моей почивать, нежно обнимая друг друга.
А к а с т. Хорошо ли, подумай сам, ты делаешь, являясь Лаодамии, обманчивыми грезами смущая бедную? Филаке нужен царь, и Лаодамии – муж. Тебе то что – никакой ты не имеешь ныне нужды, тебе бы только обниматься с милою на досуге, – а нам, живым, надо подумать о доме и о городе.
Г е р м е с приходит от востока и обращается к Протесилаю.
Г е р м е с. Протесилай, пора нам идти. Близок час, когда над землею вознесется светлокудрый бог.
П р о т е с и л а й. Милый спутник трудного и дальнего пути, как рано пришел ты!
Г е р м е с. Пора. Срок, данный Аидом, прошел. Долог наш путь к тройным стенам мрака, которыми оградил незримый свое тихое царство.
П р о т е с и л а й. О Гермес, помедли еще хотя немного. Дай мне побыть в сладкой предутренней прохладе и еще хоть раз взглянуть на мою Лаодамию, озаренную снова первым сиянием дня.
Г е р м е с. Пойдем. Минул наш срок. Если ты еще замедлишь, навеки бесприютною и тоскующею тенью будешь ты скитаться здесь, пугая чутких псов и неразумных детей.
О р ы (пролетая). Гелиос! Гелиос! Восходящее солнце не видно из-за чертога, но ликующие лучи его озаряют сад и сверкают на утренней росе.
П р о т е с и л а й и Г е р м е с исчезают, сливаясь с резкими дневными тенями.
А к а с т. Дивные и ужасные дела творят великие и малые боги под покровом ночной тьмы. Но вот возносится сребролукий, далеко разящий бог. Он один хочет царить ныне на земле и на небе и, благий к почитающим его, гонит полуночные страхи, злых демонов и блуждающих по дорогам мертвецов. И теперь я поспешу силою светоносного бога отогнать непрошенного пришельца и заклясть его следы, чтобы многие ночи протекали для нас спокойно. Антим!
А н т и м робко вылезает из-за кустов. Становится на ноги. Молча, боязливо озирается.
А к а с т. Не бойся, Антим, гость ушел, и мы позаботимся, чтобы он и не возвращался никогда. Созови скорее всех рабов и рабынь – пусть зажгут здесь, против порога, костер очищения. Сгорит в очищающем пламени костра ложе, где почивал полуночный страшный гость, и снова чистым явится дом.
А н т и м проворно уходит. Слышны голоса и растущий шум. Акаст отворяет дверь чертога и останавливается на пороге.
А к а с т. Да там и другой! Кто же это еще? Кого еще обнимает безумная Лаодамия? Какое еще горе, какой стыд она готовит мне и городу? Входит в чертог. В это время рабы поспешно раскладывают костер. Он медленно разгорается. Его пламя бледно в ликующих лучах восходящего солнца. Из чертога слышен шум, гневные крики Акаста и пронзительный вопль Лаодамии.
Л а о д а м и я. Не тронь, не тронь моего милого!
А к а с т выносит из дому статую Протесилая.
Л а о д а м и я выбегает за ним. Хватает за руки Акаста и вопит.
Л а о д а м и я. Не дам, не дам! Оставь, оставь его мне. Не гляди, что он так недвижен, – только днем повосковел он, – ночью он опять придет ласкать меня и шептать мне слова нежной любви.
А к а с т (гневно кричит). Рабы, что же вы смотрите! Неистовая вцепилась в мои руки, не справиться мне с нею. Отнимите от нее восковой кумир!
Рабы несмелою толпою окружают Лаодамию и отнимают от нее статую.
Антим охватил Лаодамию сзади и тащит ее к порогу дома. Статуя в руках Акаста. В это время, привлеченные молвою и шумом, начинают приходить по одной, по две п о д р у г и Лаодамии в простых домашних одеждах.
Л а о д а м и я. Горе мне! Отняли моего милого!
П о д р у г и. Что здесь? Что это отняли у Лаодамии?
Окружают Лаодамию и Акаста. Во время последующих речей рассматривают статую, обнимают Лаодамию, тихо говорят с вновь приходящими женами.
А к а с т. О Лаодамия, теперь я понял причину твоего упрямства!
П о д р у г и. Это – статуя, которую изваял Лисипп. Какой он искусный! Воск точно живой. Только не дышит.
А к а с т. Не знаю, кем создан этот кумир, но я видел – как живого обнимала его Лаодамия.
П о д р у г и. Несчастная Лаодамия! Бездушным кумиром утешалась ты, и того у тебя отнимают.
А к а с т. Да как же не отнять! Не хочу я, чтобы она так мучилась. Ведь она – царица, ей надо выходить замуж, а вот она так изводится!
П о д р у г и. Несчастная Лаодамия, – не забыть ей Протесилая!
А к а с т. Так вот они, очистительные обряды! Это – чары преступные, нечестивые. Придумал их тот, кто замыслил нарушить волю богов, разорвать преграду между жизнью и смертью, распространить власть мертвых над миром живых. Мертвого гостя Лаодамия призвала к себе из Аидова темного царства – вот зачем ей этот идол! Поймите, что его надо сжечь.
П о д р у г и. О страшных делах вещаешь ты нам, Акаст.
Костер на дворе разгорается.
А к а с т. Смотрите сами, – вот, это не более как воск, – а она его обнимала, обольщенная каким-то неведомым демоном, враждебным жизни, обнимала, – и разжимались восковые руки для нечестивых страшных объятий. Слуги выносят из чертога венки, кимвалы, тирсы, бубны, одежды и все складывают в разгорающийся костер.
Л а о д а м и я (шепчет). Милый воск.
А к а с т. И этот восковой идол, так дивно изваянный, – вот чем ворожила ты, нечестивая! Пора, пора нам разрушить это злое очарование!
Венки и одежды пылают. Акаст несет статую к огню. Лаодамия – до этого времени она неподвижно стояла у порога, удерживаемая подругами и рабынями, – вдруг метнулась к Акасту. Обвила руками статую. Сопротивляется Акасту и слугам, которые опять отнимают у нее милый кумир.
Л а о д а м и я. Не отдам моего друга! В этом воске – душа моя, душа Протесилая. Не отдам, не отдам!
не спорь тщетно с ними!
Кто-то из слуг сильно толкнул Лаодамию. Она шатается. Подруги поддерживают ее. Статуя сломана.
Акаст поспешно бросает ее в огонь.
Л а о д а м и я. О, неразумная я! Не сама ли я вымолила только три часа!
Л и с и п п. Поздно прихожу я. Свершилось безумное дело. Милый лик друга моего сожгли.
Л а о д а м и я. Милый отрок, и ты плачешь. Взяли моего друга. Сожгли. Власть воздвигли над нашею любовью люди!
Л и с и п п (у костра). Они все смеют.
Л а о д а м и я. Сожгли. Но я пойду за ним. Огонь, сладкою мукою сожги земное мое и темное тело, – и пойду за милым моим к широким воротам Аидова чертога! Бросается к огню.
П о д р у г и. Милая царица, что ты замыслила?
Подруги и рабыни удерживают Лаодамию. Она вырывается. И вдруг ослабела, как тающий воск. Бессильно отдается милым подругам, и они отводят ее к порогу.
Л а о д а м и я. Как тает воск.
П о д р у г и. Лаодамия, милая, что с тобою? Лицо твое бледно, и глаза не смотрят, и ты шепчешь тихо.
А к а с т. Утешайте, утешайте ее, милые подруги, – тяжела ей потеря милого и последняя разлука с ним. Но вот сгорит проклятый, чародейный идол – и утешится моя Лаодамия.
Лаодамия падает.
П о д р у г и. Помогите царице, ей тяжко! Поддержите ее, она падает. Она вся стала желтая, как воск. Повосковелые губы так страшно шевелятся, и она шепчет тихо.
Л а о д а м и я. Где мой кумир? Где мой венок?
Л а о д а м и я. Милый мой!
П о д р у г и. Царица умирает. Тело ее бессильно и недвижно. Осторожно, осторожно опустим ее на траву, дальше от костра. Царица умирает. Милая Лаодамия, что ты шепчешь? В последний твой час что ты нам скажешь?
Л а о д а м и я. Как тает воск.
И умерла Лаодамия на пороге недостроенного дома. Акаст молча плачет. Подруги с воплями окружают тело.
слава тебе, Афродита! Над смертию торжествуешь ты, небесная, и в пламенном дыхании твоем тает земная жизнь, как тает воск.
Ликующие лучи восшедшего над землею солнца заливают всю сцену. Пламя костра пылает, подымаясь прямо кверху, яркое, но бледное. Светлою завесою от востока закрывается сцена, – завеса чистая и белая, – ясная смерть.
<1907>