|
XXII
Передонов стал часто ходить в церковь. Он становился на видное место и то крестился чаще, чем следовало, то вдруг столбенел и тупо смотрел перед собою. Какие-то соглядатаи, казалось ему, прятались за столбами, выглядывали оттуда, старались его рассмешить. Но он не поддавался.
Смех, - тихий смешок, хихиканье да шептанье девиц Рутиловых звучали в ушах Передонова, разрастаясь порою до пределов необычайных, - точно прямо в уши ему смеялись лукавые девы, чтобы рассмешить и погубить его. Но Передонов не поддавался.
Порою меж клубами ладанного дыма являлась недотыкомка, дымная, синеватая; глазки блестели огоньками, она с легким звяканьем носилась иногда по воздуху, но недолго, а все больше каталась в ногах у прихожан, издевалась над Передоновым и навязчиво мучила. Она, конечно, хотела напугать Передонова, чтобы он ушел из церкви до конца обедни. Но он понимал ее коварный замысел и не поддавался.
Церковная служба - не в словах и обрядах, а в самом внутреннем движении своем столь близкая такому множеству людей, - Передонову была непонятна, поэтому страшила. Каждения ужасали его, как неведомые чары.
"Чего размахался?" - думал он.
Одеяния священнослужителей казались ему грубыми, досадно-пестрыми тряпками, - и когда он глядел на облаченного священника, он злобился, и хотелось ему изорвать ризы, изломать сосуды. Церковные обряды и таинства представлялись ему злым колдовством, направленным к порабощению простого народа.
"Просвирку в вино накрошил, - думал он сердито про священника, - вино дешевенькое, народ морочат, чтобы им побольше денег за требы носили".
Таинство вечного претворения бессильного вещества в расторгающую узы смерти силу было перед ним навек занавешено. Ходячий труп! Нелепое совмещение неверия в живого бога и Христа его с верою в колдовство!
Стали выходить из церкви. Сельский учитель Мачигин, простоватый молодой человек, подстал к девицам, улыбался и бойко беседовал. Передонов подумал, что неприлично ему при будущем инспекторе так вольно держаться. На Мачигине была соломенная шляпа. Но Передонов вспомнил, что как-то летом за городом он видел его в форменной фуражке с кокардою. Передонов решил пожаловаться. Кстати, инспектор Богданов был тут же. Передонов подошел к нему и сказал:
- А ваш-то Мачигин шапку с кокардой носит. Забарничал.
Богданов испугался, задрожал, затряс своею серенькою еретицею.
- Не имеет права, никакого права не имеет, - озабоченно говорил он, мигая красными глазками.
- Не имеет права, а носит, - жаловался Передонов. - Их подтянуть надо, я вам давно говорил. А то всякий мужик сиволапый кокарду носить будет, так это что же будет!
Богданов, уже и раньше напуганный Передоновым, пуще перетревожился.
- Как же это он смеет, а? - плачевно говорил он. - Я его сейчас же позову, сейчас же, и строжайше запрещу.
Он распрощался с Передоновым и торопливо затрусил к своему дому.
Володин шел рядом с Передоновым и укоризненно-блеющим голосом говорил:
- Носит кокарду. Скажите, помилуйте! Разве он чины получает! Как же это можно!
- Нельзя, и не надо, - возразил Володин. - А только я тоже иногда надеваю кокарду, - но ведь только я знаю, где можно и когда. Пойду себе за город, да там и надену. И мне удовольствие, и никто не запретит. А мужичок встретится, все-таки почтения больше.
- Тебе, Павлушка, кокарда не к рылу, - сказал Передонов. - И ты от меня отстань: ты меня запылил своими копытами.
Володин обиженно умолк, но шел рядом. Передонов сказал озабоченно:
- Вот еще на Рутиловых девок надо бы донести. Они в церковь только болтать да смеяться ходят. Намажутся, нарядятся да и пойдут. А сами ладан крадут да из него духи делают, - от них всегда вонько пахнет.
- Скажите, помилуйте! - качая головою и тараща тупые глаза говорил Володин.
По земле быстро ползла тень от тучи и наводила на Передонова страх. В клубах пыли по ветру мелькала иногда серая недотыкомка. Шевелилась ли трава по ветру, а уже Передонову казалось, что серая недотыкомка бегала по ней и кусала ее, насыщаясь.
"Зачем трава в городе? - думал он.- Беспорядок! Выполоть ее надо".
Ветка на дереве зашевелилась, съежилась, почернела, закаркала и полетела вдаль. Передонов дрогнул, дико крикнул и побежал домой. Володин трусил за ним озабоченно, с недоумевающим выражением в вытаращенных глазах, придерживая на голове котелок и помахивая тросточкою.
* * *
Богданов в тот же день призвал Мачигина. Перед входом в инспекторскую квартиру Мачигин стал на улице спиною к солнцу, снял шляпу и причесался на тень пятернею.
- Как же это вы, юноша, а? что это вы такое выдумали, а? - напустился Богданов на Мачигина.
- В чем дело? - развязно спросил Мачигин, поигрывая соломенною шляпою и пошаливая левою ножкою.
Богданов его не посадил, ибо намеревался распечь.
- Как же это как же это вы, юноша, кокарду носите, а? Как это вы решили посягнуть, а? - спрашивал он, напуская на себя строгость и усиленно потрясая серенькою своею еретицею.
Мачигин покраснел, но бойко ответил:
- Что ж такое, разве же я не в праве?
- Да разве же вы - чиновник, а? чиновник? - заволновался Богданов, - какой вы чиновник, а? азбучный регистратор, а?
- Знак учительского звания, - бойко сказал Мачигин и внезапно сладко улыбнулся, вспомнив о важности своего учительского звания.
- Носите палочку в руках, палочку, вот вам и знак учительского звания, - посоветовал Богданов, покачивая головою.
- Помилуйте, Сергей Потапыч, - с обидою в голосе сказал Мачигин,- что же палочка! Палочку всякий может, а кокарда для престижа.
- Помилуйте, Сергей Потапыч, - рассудительно доказывал Мачигин, - в крестьянском малокультурном сословии это сразу возбуждает прилив почтения, - сейгод гораздо ниже кланяются.
Мачигин самодовольно погладил рыженькие усики.
- Да нельзя, юноша, никак нельзя, - скорбно покачивая головою, сказал Богданов.
- Помилуйте, Сергей Потапыч, учитель без кокарды - все равно что британский лев без хвоста, - уверял Мачигин, - одна карикатура.
- При чем тут хвост, а? какой тут хвост, а? - с волнением заговорил Богданов. - Куда вы в политику заехали, а? Разве это ваше дело о политике рассуждать, а? Нет, уж вы, юноша, кокарду снимите, сделайте божескую милость. Нельзя, как же можно, сохрани бог, мало ли кто может узнать!
Мачигин пожал плечами, хотел еще что-то возразить, но Богданов перебил его, - в его голове мелькнула блистательная по его разуменю мысль.
- Ведь вот вы ко мне без кокарды пришли, а? без кокарды? Сами чувствуете, что нельзя.
Мачигин замялся было, но нашел и на этот раз возражение:
- Так как мы - сельские учителя, то нам и нужна сельская привилегия, а в городе мы состоим зауряд-интеллигентами.
- Нет, уж вы, юноша, знайте, - сердито сказал Богданов, - что это нельзя, и если я еще услышу, тогда мы вас уволим.
* * *
Грушина время от времени устраивала вечеринки для молодых людей, из числа которых надеялась выудить мужа. Для отвода глаз приглашала и семейных знакомых.
Вот была такая вечеринка. Гости собрались рано.
На стенах в гостиной у Грушиной висели картинки, закрытые плотно кисеею. Впрочем, неприличного в них ничего не было. Когда Грушина подымала, с лукавою и нескромною усмешечкою, кисейные занавесочки, гости любовались голыми бабами, написанными плохо.
- Что же это, баба кривая? - угрюмо сказал Передонов.
- Ничего не кривая, - горячо заступилась Грушина за картинку, - это она изогнулась так.
- Кривая, - повторил Передонов. - И глаза разные, как у вас.
- Ну, много вы пониматете! - обиженно сказала Грушина, - эти картинки очень хорошие и дорогие. Художникам без таких нельзя.
Передонов внезапно захохотал: он вспомнил совет, данный им на-днях Владе.
- Чего вы заржали? - спросила Грушина.
- Станет он палить, нашли дурака! - возразила Грушина.
- Конечно, станет, - уверенно сказал Передонов, - братья с сестрами всегда ссорятся. Когда я маленьким был, так всегда своим сестрам пакостил: маленьких бил, а старшим одежду портил.
- Не все же ссорятся, - сказал Рутилов, - вот я с сестрами не ссорюсь.
- Что ж ты с ними, целуешься, что ли? - спросил Передонов.
- Ты, Ардальон Борисыч, свинья и подлец, и я тебе оплеуху дам, - очень спокойно сказал Рутилов.
- Ну, я не люблю таких шуток, - ответил Передонов и отодвинулся от Рутилова.
"А то еще, - думал он, - и в самом деле даст, что-то зловещее у него лицо".
- У нее, - продолжал он о Марте - только и есть одно платье черное.
- Вершина ей новое сошьет, - с завистливою злостью сказала Варвара. - К свадьбе все приданое сделает. Красавица, инда лошади жахаются, - проворчала она тихо и злорадно посмотрела на Мурина.
- Пора и вам венчаться, - сказала Преполовенская. - Чего ждете, Ардальон Борисыч?
Преполовенские уже видели, что после второго письма Передонов твердо решил жениться на Варваре. Они и сами поверили письму. Стали говорить, что всегда были за Варвару. Ссориться с Передоновым им не было расчета: выгодно с ним играть в карты. А Геня, делать нечего, пусть подождет, - другого жениха придется поискать.
Преполовенский заговорил:
- Конечно, венчаться вам надо: и доброе дело сделаете да и княгине угодите; княгине приятно будет, что вы женитесь, так что вы и ей угодите и доброе дело сделаете, вот и хорошо будет, а то так-то что же, а тут все же доброе дело сделаете да и княгине приятно.
- Вот и я то же говорю, - сказала Преполовенская.
А Преполовенский не мог остановиться и, видя, что от него уже все отходят, сел рядом с молодым чиновником и принялся ему растолковывать то же самое.
- Я решился венчаться, - сказал Передонов, - только мы с Варварой не знаем, как надо венчаться. Что-то надо сделать, а я не знаю что.
- Вот, дело нехитрое, - сказала Преполовенская, - да если хотите, мы с мужем вам все устроим, вы только сидите, и ни о чем не думайте.
- Хорошо, - сказал Передонов, - я согласен. Только, чтобы все было хорошо и прилично. Мне денег не жалко.
- Уж все будет хорошо, не беспокойтесь, - уверяла Преполовенская.
Передонов продолжал ставить свои условия:
это и дороже, и важнее.
Все засмеялись.
- Нельзя браслеты, - сказала Преполовенская, легонько усмехаясь, - кольца надо.
- Отчего нельзя? - с досадою спросил Передонов.
- Да уж так, не делают.
- А может быть, и делают, - недоверчиво сказал Передонов. - Это еще я у попа спрошу. Он лучше знает.
Рутилов, хихикая, советовал:
- Уж ты лучше, Ардальон Борисыч, обручальные пояса закажи.
- Ну, на это у меня и денег не хватит, - ответил Передонов, не замечая насмешки, - я не банкир. А только я на-днях во сне видел, что венчаюсь, а на мне атласный фрак, и у нас с Варварою золотые браслеты. А сзади два директора стоят, над нами венцы держат, и аллилую поют.
- Я сегодня тоже интересный сон видел, - объявил Володин, - а к чему он, не знаю. Сижу это я будто на троне, в золотой короне, а передо мною травка, а на травке барашки, все барашки, все барашки, бе-бе-бе. Так вот все барашки ходят, и так головой делают, и все этак бе-бе-бе.
Володин прохаживался по комнатам, тряс лбом, выпячивал губы и блеял. Гости смеялись. Володин сел на место, блаженно глядя на всех, щуря глаза от удовольствия, и смеялся тоже бараньим, блеющим смехом.
- Ну, что же дальше? - спросила Грушина, подмигивая гостям.
- Ну, и все барашки, все барашки, а тут я и проснулся, - кончил Володин.
- Барану и сны бараньи, - ворчал Передонов,- важное кушанье - бараний царь.
- А я сон видела, - с нахальною усмешкою сказала Варвара, - так его при мужчинах нельзя рассказывать, ужо вам одной расскажу.
- Ах, матушка Варвара Дмитриевна, вот-то в одно слово, и у меня то же, - хихикая и подмигивая всем, отвечала Грушина.
- Расскажите, мы - мужчины скромные, в роде дам, - сказал Рутилов.
И прочие мужчины просили Варвару и Грушину рассказать сны. Но те переглядывались, погано смеялись и не рассказывали.
Сели играть в карты. Рутилов уверял, что Передонов отлично играет. Передонов верил. Но сегодня, как и всегда, он проигрывал. Рутилов был в выигрыше. От этого он пришел в большую радость и говорил оживленнее обыкновенного.
Передонова дразнила недотыкомка. Она пряталась где-то близко, - покажется иногда, высунется из-за стола или из-за чьей-нибудь спины и спрячется. Казалось, она ждала чего-то. Было страшно. Самый вид карт страшил Передонова. Дамы - по две вместе.
"А где же третья?" - думал Передонов.
Рутилов сказал:
- Ардальон Борисыч своей даме за рубашку смотрит.
Все захохотали.
Между тем, в стороне два молоденьких полицейских чиновника сели играть в дурачки. Партии разыгрывались у них живо. Выигравший хохотал от радости и показывал другому длинный нос. Проигравший сердился.
Запахло съестным. Грушина позвала гостей в столовую. Все пошли, толкаясь и жеманясь. Расселись кое-как.
- Кушайте, господа, - угощала Грушина.- Ешьте, дружки, набивайте брюшки по самые ушки.
- Пирог ешь, хозяйку тешь, - кричал радостно Мурин. Ему было весело смотреть на водку и думать, что он в выигрыше.
Усерднее всех угощались Володин и два молоденьких чиновника, - они выбирали кусочки получше и подороже и с жадностью пожирали икру. Грушина сказала, принужденно смеясь:
- Павел-то Васильевич пьян да призорок, через хлеб да за пирог.
Нешто она для него икру покупала! И под предлогом угостить дам она отставила от него все, что было получше. Но Володин не унывал и довольствовался тем, что осталось: он успел съесть много хорошего с самого начала, и теперъ ему было все равно.
Передонов смотрел на жующих, и ему казалось, что все смеются над ним. С чего? над чем? Он с остервенением ел все, что попадалось, ел неряшливо и жадно.
После ужина опять играли. Но скоро Передонову надоело. Он бросил карты и сказал:
- Ну вас к чорту! не везет. Надоело! Варвара, пойдем домой.
И другие гости поднялись за ним.
В передней Володин увидел, что у Передонова новая тросточка. Осклабясь, он поворачивал ее перед собою и спрашивал:
- Ардаша, отчего же тут пальчики калачиком свернуты? Что же это обозначает?
Передонов сердито взял у него из рук тросточку, приблизил ее набалдашником, с кукишем из черного дерева, к носу Володина и сказал:
- Шиш тебе с маслом. Володин сделал обиженное лицо.
- Позвольте, Ардальон Борисыч, - сказал он, - я с маслом хлебец изволю кушать, а шиша с маслам я не хочу кушать.
- Здоровье всего дороже, - ответил Передонов.
На улице было тихо, - улица улеглась во мраке и тихонько похрапывала. Темно было, тоскливо и сыро. На небе бродили тяжелые тучи. Передонов ворчал:
- Напустили темени, а к чему?
Скоро пошел дождь, мелкий, быстрый, продолжительный. Все стало тихо, и только дождь болтал что-то навязчиво и скоро, захлебываясь, - невнятные, скучные, тоскливые речи.
Передонов чувствовал в природе отражения своей тоски, своего страха под личиною ее враждебности к нему, - той же внутренней и недоступной внешним определениям жизни во всей природе, жизни, которая одна только и создает истинные отношения, глубокие и несомненные, между человеком и природою, этой жизни он не чувствовал. Потому-то вся природа казалась ему проникнутою мелкими человеческими чувствами. Ослепленный обольщениями личности и отдельного бытия, он не понимал дионисических, стихийных восторгов, ликующих и вопиющих в природе. Он был слеп и жалок, как многие из нас.