• Приглашаем посетить наш сайт
    Хемницер (hemnitser.lit-info.ru)
  • Смерть по объявлению

    Федор Сологуб. Смерть по объявлению

    Резанов чувствовал себя таким слабым, усталым, увядающим. К вечному успокоению все чаще клонились мысли. Казалось, что слаще нет отдыха, как на дощатом ложе, в сосновой домовине.

    И захотелось вдруг развлечения не по установленной программе.

    Сидел в своей тихой комнате один.

    Читал объявления в "Новом Времени" очень внимательно. Искал чего-то. Сравнивал и выбирал.

    Его бледное, начинающее увядать, лицо являло признаки смущения и нерешительности. В задумчивости взял карандаш. Поставил его острием на абажур лампы.

    Дрожала рука. Стучало острие карандаша. Усмехнулся. Подумал:

    "Старею".

    Опять опустил глаза, - когда-то вечно-веселые, теперь устало равнодушные, - на газетные листы склонил внимательные и спокойные взоры.

    Наконец выбрал одно объявление.

    Какая-то интеллигентная молодая дама, красивая и воспитанная, находясь в крайней нужде, просила добрых людей одолжить ей пятьдесят рублей; согласна была на все условия. Просила писать в семнадцатое почтовое отделение до востребования, предъявительнице квитанции за No 205824.

    Резанов вынул из коробки лист желтоватой, шероховатой бумаги с неровными краями, с водяными знаками Margarette Mill.

    Усмехаясь невесело, писал:

    "Милостивая Государыня,

    Я дам Вам деньги, которых Вы просите, но не в долг и не даром, а за работу, о которой сейчас Вам напишу. Напишу по необходимости вкратце, - в письме многого не скажешь. Но так как, по Вашим словам, Вы - дама интеллигентная, то Вы, может быть, поймете, что именно от Вас потребуется. Вы должны явиться мне в образе моей смерти, - чем более привлекательной, тем лучше, - и сообразно с этим вести себя. Если Вы сумеете разнообразить достаточно эту веселую игру, то Ваш заработок может быть и впредь достаточен для Вашего пропитания. Согласны ли Вы? Не страшно ли Вам? Понимаете ли Вы, что от Вас требуется? Если согласны, и не боитесь, и понимаете, то напишите, когда и где я могу Вас в первый раз встретить. Для меня самое удобное время - после пяти вечера. Пишите в Главный почтамт предъявителю трех рублей No 384384. Письмо возьму в четверг".

    Трехрублевка, новенькая, пошловато-красивого образца 1905 года, хрустела неприятно, как накрахмаленное платье полоротой причастницы. Цифры 384 повторялись дважды. Совпадение казалось странным и знаменательным.

    Подумал:

    "А если?"

    Бледно улыбнулся.

    "Ну и пусть".

    Потом вернулся, и думал, какая она придет.

    Тощая, уродливая, с побуревшим от бедности и страданий лицом, с желтыми зубами, с жидкими рыжеватыми космами волос под истасканною на дожде и ветре шляпою, где жалко и смешно трепыхаются перо и бант?

    Или молоденькая, застенчивая, тихая, с тонкими пальцами швеи, исколотыми иглою, с бледным, точно восковым личиком, с большим, милым ртом?

    Или пьяною придет проституткою, накрашенная, разбитная, с визгливым голосом и грубыми ухватками?

    Или провинциальная вульгарная дама в невероятном костюме, с невозможными манерами, с немытою шеею, - брошенная мужем и еще никуда не пристроившаяся?

    Какая же она будет, моя смерть? Моя смерть!

    Или в темном встретит переходе, и не увижу ее, и только в холодную опущу руку мое бедное золото?

    В четверг пошел в Почтамт. Летний день в столице был пылен, жарок и шумен. Там и здесь чинили мостовые, красили дома, - и так неприятно пахло. И все же было весело, привычно, и вывески знакомых ресторанов глядели празднично-нарядно.

    Не торопился. Пил пиво у Лейнера. Никого не встретил знакомых. Да и кого теперь встретить? Разве случайно.

    Было близко время к четырем, когда прошел сквозь узкие, отворенные двери в новый, под стеклянною крышею, зал Почтамта. Вспомнил старый, заплеванный закоулок, где прежде выдавали письма до востребования. Теперь и чиновники заботятся о миловидности.

    Остановился у будочки с бумагою и конвертами. Вертящаяся витрина показала ему все виды приторной пошлости на открытках, как на подбор.

    - Покупают? - спросил он продавщицу. Смазливая девица со скучающим лицом обидчиво дернулась жирными плечами.

    - Вам что угодно? - спросила она враждебным тоном. - Конверты, бумага, открытые письма.

    Взглянул на нее пристально. Заметил кудерьки на лбу, фарфоровый цвет лица, синие зрачки. Сказал:

    - Да ничего не надо.

    И прошел дальше.

    Прямо против входа за средним двойным окном большой квадратной загородки сидели три девицы, разбиравшие письма. Снаружи стояли получатели. Толстая дама с бородавкою на носу спрашивала письмо на имя Руслан-Звонаревой.

    - Ваша фамилия Звонарева? - спросила почтовая барышня с лицом цвета пшеничной булки, и отошла вглубь к шкалу с письмами.

    - Руслан-Звонарева, - испуганным полушепотом говорила ей вслед дама с бородавкою.

    И, когда почтовая пшеничная девица вернулась с пачкою писем к окошку, дама с бородавкою повторила:

    Рядом с нею стоял рыжий господин с котелком в руке, и беспокойными глазами смотрел на письма, которые перебирала вторая почтовая девица, самая красивая из трех, и очень гордая этим. Господин, по всем признакам, ждал письма "чувствительного и фривольного", и волновался, и был некрасив и жалок.

    Третья девица, пухлая, румяная, с лицом широким и коротким, с опущенною на лоб широкою занавескою густых каштанового цвета волос, смеялась чему-то своему. Все обращалась к двум другим, - и те улыбались, - и смеялась, и говорила какие-то отрывочные слова о чем-то забавном.

    Резанов молча протянул ей свою трехрублевку. Смотрел на девиц. Думал, что они молоды, здоровы, миловидны. Так их подобрало почтовое начальство, заботящееся о приличном вид своих учреждений.

    Вспомнил недавнюю газетную полемику между почт-директором и какою-то просительницею, которая не получила места на почте потому, что была тощая, некрасивая, вялая от робости и бедности и недоедания, и старая, - целых тридцать два года.

    Закрыл глаза, - встало чье-то бледное, испитое, испуганное лицо с широко-открытыми глазами, с дергающимися нервно и робко губами. Кто-то шепнул, так ясно и тихо:

    - Нечем жить.

    Кто-то ответил, тихо и спокойно:

    - Не живи.

    Резанов открыл глаза. Ненавидящим взором смотрел на пухлолицую девицу, которая искала письмо на его номер, выкидывая из пачки на стол одно за другим открытки и закрытая письма. И все смеялась. Так противно, надоедливо.

    Наконец протянула письмо в узком штемпельном конверте. Перебросила остальные письма;

    - Больше нет.

    - И не надо, - досадливо сказал Резанов.

    Отошел в сторону, сел на скамью у колонны. Разорвал конверт. Торопился, но был спокоен.

    Крупные и узкие буквы, тонкие черты, ровный и спокойный почерк, неожиданно-красивый.

      "Милостивый Государь,

    Я согласна. Я не боюсь. Я понимаю. Четверг, шестой час. Михайловский сад, аллея направо от входа. Белое платье. В правой руке Ваше письмо в конверте.

      Ваша Смерть".

    Сторож звонил. Зал пустел. Резанов поехал в "Вену". Пообедал. Пил вино. Торопился.

    Приехал в сад в половине шестого.

    Она стояла недалеко от входа, на краю аллеи, под деревом. Ее платье белело на темной зелени тихого сада.

    и покорности. Губы большого рта улыбались мило и печально.

    - Милая смерть, - сказал он тихо.

    Стал перед нею. Странно волнуясь, протянул ей руку.

    Она молчала. Переложила его письмо в левую руку. Пожала его руку тонкою, холодною, тихою рукою.

    Он спросил ее:

    - Ты долго ждала меня?

    Она ответила, медленно произнося слово за словом, голосом ясным, безжизненно ровным, смертельно спокойным:

    - Ты меня не ждал. Ты думал, что встретишь не меня.

    И казалось, что холодом повеяло от нее. И так тихи, так недвижны были складки ее белого платья. Ее простая соломенная шляпа с белою лентою, надетая высоко, кидала желтую тень на ее покойное лицо. Стоя перед Резановым, она слегка склонилась и провела концом своего легкого зонтика тонкую черту на песке, слева направо, между ним и ею.

    Спросил:

    - Это - правда, что ты согласна быть моею смертью?

    И такой же был тихий ответ:

    - Я - твоя смерть.

    Спросил опять, чувствуя холод в теле:

    - Разве ты не боишься исполнять такую мрачную роль?

    Сказала:

    - Смерть боится живых, и не показывается им так прямо. Ты, может быть, первый, кто увидел мое лицо, земное, человеческое лицо твоей смерти.

    Сказал:

    - Ты ведешь свою роль очень быстро, и слишком добросовестно. Скажи мне, как тебя зовут?

    Улыбнулась печально и кротко. Сказала:

    - Я - твоя смерть, белая, тихая, безмятежная. Торопись дышать земным воздухом, - часы твои сочтены.

    - Ты интеллигентная дама, ты находишься в затруднительном положении, и просишь денег. Что довело тебя до такой крайности, что ты согласна на все условия? И даже на то, чтобы играть в такую страшную игру.

    Ответила:

    - Я голодна, больна, устала и печальна.

    Засмеялся. Сказал:

    - Прежде всего отдохни. Что ты стоишь? Сядь на скамейку.

    Прошли несколько шагов. Сели. Она чертила на песке запутанный узор.

    Сказал:

    - Ты голодна, - мы поедем, - хочешь? - куда-нибудь, и я накормлю тебя. Я дам тебе денег, сколько ты просила. Скажи, не надо ли тебе еще что-нибудь от меня?

    Сказала:

    - Я возьму от тебя все, что ты можешь дать, - твое золото и твою душу.

    Он вздрогнул. Засмеялся. Сказал:

    - Ты хорошо играешь свою роль.

    Ответила:

    - Я пришла. Мой час настанет скоро. Я жду.

    Он вынул кошелек.

    В среднем маленьком отделении за стальною застежкою лежали заранее приготовленные пять золотых монет. Вынул их.

    Она протянула молча свою узкую бледную руку, - такую тихую и спокойную, - открытою ладонью вверх. Легкие линии чертили ясный и простой узор на ее белой, недвижно-раскрытой ладони.

    Пять золотых монет, тихо звякнув звучным , звоном одна о другую, легли на холодную, недрогнувшую ладонь. Неспешно сомкнулась рука, тонкие пальцы, длинные, белые, сжались, - и неторопливо опустилась рука с деньгами в скрытый сбоку прорез белой юбки. И он думал:

    - Мое бедное золото, - мой последний дар, - скудный заработок поденщика, - малая плата за безмерный труд, - тебе, моя милая.

    Думал ли только? сказал ли вслух? Так ясно звучали эти слова! Такою печалью стеснилась грудь!

    И шептала:

    - Взяла твое золото, - возьму твою душу. Отдал мне золото, - отдашь мне душу.

    Сказал он тихо:

    - Взяла мое золото, потому что я дал тебе его. Но как возьмешь ты мою душу? И где ты ее возьмешь?

    И сказала она:

    - Приду к тебе в мой час, и возьму твою душу. И отдашь мне ты свою душу. Отдашь, потому что я - твоя смерть, и ты не уйдешь от меня никуда.

    Тоска томила его. Он сказал резким голосом, побеждая тоску и страх:

    - Ты живешь в комнате от хозяев, ты ищешь места или работы, тебя зовут Марьей или Анной. Как тебя зовут?

    И крикнул с дикою злобою:

    - Скажи, как тебя зовут!

    Повторила бесстрастно:

    - Я - твоя смерть.

    Такие безнадежные и беспощадные упали слова. Дрогнул. Поник. Спросил упавшим голосом:

    - Тебе нужно мое золото, - потому что ты голодная и усталая, - но душа моя, зачем тебе душа моя?

    Ответила:

    - На твое золото я куплю хлеба и вина, и буду есть и пить, и накормлю моих голодных смертенышей. А потом душу твою выну и возьму ее бережно, положу ее себе на плечи, и опущусь с нею в темный чертог, где обитает невидимый мой и твой владыка, и отдам ему твою душу. И сок твоей души выжмет он в глубокую чашу, куда и мои канут тихие слезы, - и соком твоей души, смешанным с тихими моими слезами, на полночные брызнет он звезды.

    Тихо, неспешно, слово за словом, звучала странная речь, как формула темного заклятия.

    И кто шел мимо, и какие звучали окрест голоса, и какие проносились, гремя по внешней мостовой, за оградою экипажи, и был ли быстрый легконогий бег и детский смех и лепет, - все скрыто было за магическою пеленою медлительной речи. И как за тающим дымом ладана таился, затаился звучащий, пестрый, весело вечереющий день.

    И была тоска, и усталость, и равнодушие. Тихо сказал:

    - Если и до звезд вознесется трепет моей души, и в далеких мирах зажжет неутоляемую жажду и восторг бытия, - мне-то что? Истлевая, истлею здесь, в страшной могиле, куда меня зароют зачем-то равнодушные люди. Что же мне в красноречии твоих обещаний, что мне? что мне? скажи.

    - Во блаженном успении вечный покой.

    Повторил тихо:

    - Вечный покой. И это - утешение?

    - Утешаю, чем могу, - сказала она, улыбаясь все тою же неподвижною, кроткою улыбкою.

    Тогда он встал, и пошел к выходу из сада. За собою слышал он ее легкие шаги.

    Долго шел он по городским улицам, - и она шла за ним. Иногда он ускорял шаги, чтобы уйти от нее, - и она шла скорее, торопилась, бежала, приподнимая тонкими пальцами край белого платья. Когда он останавливался, она стояла поодаль, рассматривая выставленные в магазинных окнах предметы. Иногда он досадливо оборачивался и шел прямо на нее, - тогда она торопливо перебегала на другую сторону улицы, или пряталась в подъездах или под воротами.

    И следила за ним серыми, спокойными, внимательными глазами. Неотступно следила.

    "Сяду на извозчика", - подумал он.

    Удивился, почему такая простая мысль, раньше не пришла ему в голову.

    Но едва он заговорил с извозчиком, она приблизилась. Стояла совсем близко, и веяла на него холодом и печалью. И улыбалась.

    Подумал досадливо:

    "Она сядет со мною. От нее не уйти, не уехать".

    Извозчик спрашивал шесть гривен.

    - Тридцать копеек, - сказал Резанов, и быстро пошел прочь.

    Извозчик ругался.

    Резанов поднялся в третий этаж. Остановился у дверей своей квартиры. Позвонил. Все время слышал шорох тихих, поднимающихся по лестнице, шагов. Второй раз позвонил нетерпеливо. Холод страха пробежал по спине. Хотелось войти в квартиру раньше, чем она поднимется, раньше, чем она увидит, в какую он вошел дверь, - на площадке было четыре двери.

    Но уже она поднималась. Уже близко, в полусвет лестницы, забелелось ее платье. И ее серые глаза, внимательно и близко смотрели в его испуганные глаза, когда он, входя в квартиру, последний раз глянул на лестницу, поспешно закрывая за собою дверь.

    Сам замкнул дверь на ключ. Так резко звякнул замок. Потом остановился в полутемной передней. Смотрел на дверь тоскующими глазами. Чувствовал, - точно видел сквозь опрозрачнившуюся вдруг дверь, - как она стоит за дверью, тихая, с кроткою улыбкою на милых губах, и поднимает ясное, бледное лицо, чтобы прочесть и запомнить номер квартиры.

    Потом тихие послышались шаги вниз по лестнице.

    Резанов вошел в свой кабинет.

    И другой словно послышался в ответ ему голос, безнадежно-спокойный:

    - Она придет.

    Он ждал. Все темнее становилось. Томила тоска. Мысли были неясны и спутаны. Голова кружилась. По телу пробегал озноб и жар.

    Думал:

    "Что она делает? Купила еды, пришла домой, голодных своих смертенышей кормит. Так и назвала их, - смертеныши. Сколько их? Какие они? Такие же тихонькие, как и она, моя милая смерть? Исхудалые от недоедания, беленькие, боязливые. И некрасивые, и с такими же внимательными глазами, такие же милые, как она, моя милая, моя белая смерть.

    "Кормит своих смертенышей. Потом спать уложит. Потом сюда придет. Зачем?"

    И вдруг любопытство зажглось в нем.

    Придет, конечно. Иначе зачем проследила его до дому. Но зачем придет? Как она понимает свою задачу, эта странная дама, готовая за деньги на все условия, и даже на то, чтобы по смертям ходить?

    А может быть, она и не женщина, а настоящая смерть? И придет, и вынет его душу из этого грешного и слабого тела?

    Лег на диван. Укрылся пледом. Весь сотрясался в приступах жестокой и сладкой лихорадки.

    Какие странные приходят в голову мысли! Она - умная и добросовестная. Взяла деньги, и хочет их заработать, и хорошо играет подсказанную ей роль.

    Отчего же она такая холодная?

    Да оттого, что - она бедная, голодная, усталая, больная.

    Устала от работы. Так много ей работы.

    "Я косила целый день, Я устала. Я больна".

    Ходит, ищет, голодная, больная. Бедные смертеныши ждут, голодные ртишки разевают.

    И вспомнил ее лицо, - земное, человеческое лицо моей смерти.

    Такое знакомое лицо. Родные черты.

    В памяти, черта за чертою, все яснее вставало ее лицо, - знакомые, родные, милые черты.

    Кто же она, моя белая смерть? Не сестра ли моя?

    "Тяжело мне, - я больна. Помоги мне, милый брать".

    И если она - моя вечная Сестра, моя белая смерть, - то что мне до того, что она здесь, в этом воплощении, пришла ко мне в образ ищущей по объявлениям, живущей в комнате от хозяев!

    - Мой вечный лик, и Владыка - Я. Я воззвал мою душу к жизни, и смерти моей велел идти ко мне, идти за мною.

    И ждал.

    Была ночь. Тихо звякнул колокольчик. Никто не слышал. Резанов поспешно откинул плед. Прошел в переднюю, стараясь не шуметь.

    Так резко зазвенел замок. Дверь открылась, - на пороге стояла она.

    Он ступил назад, в темноту передней. Спросил, словно удивляясь:

    - Я пришла. Это мой час. Пора.

    Он замкнул за нею дверь, и пошел к себе по неосвещенным комнатам. Слышал за собою легкий шорох ее ног.

    И в темноте его покоя она прильнула к нему, и поцеловала его целованием нежным и невинным.

    - Кто же ты? - спросил он.

    - Ты звал меня, и я пришла. Я не боюсь, и ты не бойся. Я дам тебе последнюю усладу жизни, - поцелуй смерти, - "и будет смерть твоя легка и слаще яда".

    Спросил:

    - А ты?

    Ответила:

    - А твои смертеныши?

    - Я послала их вперед, чтобы они шли перед нами, и открывали нам двери.

    - Как же ты вынешь мою душу? - спросил он опять.

    "Стилет остер, и сладко ранит".

    И прильнула, и целовала, и ласкала. И точно ужалила, - уколола в затылок отравленным стилетом. Сладкий огонь вихрем промчался по жилам, - и уже мертвый лежал в ее объятиях.

    И вторым уколом отравленного острия она умертвила себя, и упала мертвая на его труп.

    Раздел сайта: