|
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Царский день. К концу обедни церковь наполнилась. Чиновники с важным положением в городе пыжились впереди, в мундирах и при орденах. Сбоку, у клироса, стояли их дамы. И они, и оне мало думали о молитве; они крестились с достоинством, оне с грациею, и в промежутке двух крестных знамений вполголоса сплетничали-так было принято. Барышни жеманились и часто опускались на колени от усталости. Одна из них молилась очень усердно; прижав ко лбу средний палец, стояла несколько мгновений неподвижно на коленях, с глазами, устремленными из-под руки на образ, потом кончала начатое знамение и прижималась лбом к пыльному полу.
Дальше стояла средняя публика: чиновники помоложе, красавицы из мещанского сословия. Еще дальше- публика последнего разбора: мужики в смазных сапогах, бабы в пестрых платочках. Седой старик в сермяге затесался промеж средней публики, истово клал земные поклоны, шептал что-то. Два канцеляриста, один маленький, сухонький, тоненький, как карандаш, другой повыше и потолще, бело-розовое лицо вербного херувима, подталкивали друг друга локтями, показывали глазами на старика и фыркали, закрывая рты шапками.
Впереди слева стояли рядами мальчишки, ученики городского училища. Стояли смирно, исподтишка щипались. В положенное время крестились, дружно становились на колени. Детские лица были издали милы, и очень красивы были коленопреклоненные ряды, особенно для близоруких, не замечавших шалостей. За ними стоял Крикунов. Молитвенно-сморщенное лицо; злые глазки напряженно смотрели на иконостас и на мальчишек; маленькая головка благоговейно покачивалась. Новенький мундир, сшитый недавно на казенный счет по случаю проезда высокопоставленной особы, стягивал его шею и очень мало шел к его непредставительной фигурке.
Мальчик лет двенадцати, пришедший с родителями, молился усердно, делал частые земные поклоны. Когда подымался, видно было по лицу, что очень доволен своею набожностью.
Певчие, из учеников семинарии и начальной при ней школы, были хороши. Пели на хорах, как ангелы. Регент, красное лицо, свирепая наружность, увесистый кулак. Зазевавшиеся дискантики и сплутовавшие альтики испытывали неоднократно на своих затылках силу регентовой длани. Поэтому шалили только тогда, когда регент отворачивался. Публика не видела их, слушала ангельское пение и не знала, что уши певцов, изображавших тайно херувимов, находятся в постоянной опасности.
День выдался жаркий, сухой. В соборе становилось душно. Логин стоял в толпе; мысли его уносились, и пение только изредка пробуждало его. Потные лица окружающих веяли на него истомою.
Молебен кончился. Особы и дамы их прикладывались к кресту; они и оне старались не дать первенства тому, кто по положению своему не имел на то права.
К Логину подошел Андозерский в красиво сшитом мундире. Спросил:
- Что, брат, жарища? А как ты находишь мой мундир, а? Хорош?
- Что ж, недурен.
- Шитье, дружище, заметь: мундир пятого класса, почти генеральский! Это не то, что какого-нибудь восьмого класса, бедненькое шитьецо. А ты что не в мундире?
- Ну что ж, - с улыбкою ответил Логин, - мой мундир восьмого класса, - что в нем? Бедненькое шитьецо!
- Да, брат, я многонько обскакал тебя по службе. Что ж ты не тянешься?
- Это для мундира-то?
- Ну, для мундира! Вообще, мало ли. Ну да ты, дружище, и так по-барски устраиваешься.
- Это как же?
- Да как же: свой казачок, обзавелся, вроде как бы крепостного, - да еще какой смазливый.
- Уж не завидуешь ли?
- Нет, брат, я до мальчиков не охотник.
- Ты, мой милый, как я вижу, до глупостей охотник, да и до глупостей довольно пошлых.
- Ну, пожалуйста, не очень.
- Только ты вот что скажи: сам ты сочинил свою эту глупость или заимствовал от кого и повторяешь?
- Позволь, однако я, кажется, ничего оскорбительного...
- А ну тебя, - прервал Логин и отвернулся от него.
Андозерский злобно усмехнулся. Язвительно подумал:
"Не нравится, видно!"
Слова о казачке он слышал от Мотовилова, счел их чрезвычайно остроумными и повторял всякому, кого ни встречал, повторял даже самому Мотовилову.
Дома Логин нашел приглашение на обед к Мотовилову; были именины Неты. По дороге встретил Пожарского. Актер был грустен, но храбрился. Сказал:
- Великодушный синьор! Вы, надо полагать, направляете стопы "в ту самую сторонку, где милая живет"?
- Верно, друг мой!
- Стало быть, удостоитесь лицезреть мою очаровательную Джульетту! А я-то, несчастный...
- Что ж, идите, поздравьте именинницу.
- Гениальнейший, восхитительный совет! Но, увы! Не
могу им воспользоваться,- не пустят. Формально просили не посещать и не смущать.
- Сочувствую вашему горю.
- Ну, это еще полгоря, а горе впереди будет.
- А великодушный друг сварганит кой-какое дельце, а? Не правда ли?
Пожарский схватил руку Логина, крепко пожимал ее и умильно смотрел ему в глаза, просительно улыбался. Логин спросил:
- Какое- дело? Может, и сварганим.
- Будьте другом, вручите прелестнейшей из дев это бурнопламенное послание, - но незаметным манером.
Пожарский опять сжал руку Логина, - и сложенная крохотным треугольником записочка очутилась в руке Логина. Логин засмеялся.
- Ах вы, ловелас! Вы моему другу дорогу перебиваете, да еще хотите, чтоб я вам помогал.
- Другу? Это донжуан Андозерский-ваш друг? Сбрендили, почтенный,- не валяйте Акимапростоту, он вам всучит щетинку. Да вы, я знаю, иронизировать изволите! Так уж позвольте быть в надежде!
Когда Логин здоровался с Нетою, он ловко всунул ей в руку записку. Нета вспыхнула, но сумела незаметно спрятать ее. Потом она долго посматривала на Логина благодарными глазами. Записка обрадовала ее, - она улучила время ее прочесть, и щеки ее горели, так что ей не приходилось их пощипывать.
Перед обедом у Мотовилова в кабинете сидели городские особы и рассуждали. Мотовилов говорил с удвоенно-важным видом:
- Господа, я хочу обратить ваше внимание на следующее печальное обстоятельство. Не знаю, изволили вы замечать, а мне не раз доводилось наталкиваться на такого рода факты: после молебна младшие чиновники, наши подчиненные, выходят первыми, а мы, первые лица в городе, принуждены идти сзади, и даже иногда приходится получать тычки.
- Да, я тоже возмущался этим, - сказал Моховиков, директор учительской семинарии, - и я, между прочим, вполне согласен с вами.
- Не правда ли? - обратился к нему Мотовилов.- Ведь это возмутительно: подчиненные нас в грош не ставят.
- Это, енондершиш, вольнодумство, - сказал исправник, - либерте, эгалите, фратерните!
- Следует пресечь, - угрюмо решил Дубицкий.
- Да, но как? - спросил Андозерский. - Тут ведь разные ведомства. Это - щекотливое дело.
- Господа, - возвысил голос Мотовилов, - если все согласны... Вы, Сергей Михайлович?
- О, я тоже вполне согласен,- с ленивою усмешкою отозвался директор гимназии Павликовский, не отрываясь от созерцания своих пухлых ладоней.
- Вот и отлично,- продолжал Мотовилов.- В таком случае, я думаю, так можно поступить. Каждый в своем ведомстве сделает распоряжение, чтоб младшие чиновники отнюдь не позволяли себе выходить из собора раньше начальствующих лиц. Не так ли, господа!
- Так, так, отлично! - раздались восклицания.
- Какую у нас разведешь дисциплину, енондершиш! Скоро со всяким отерхотником на "вы" придется говорить. Ему бы, прохвосту, язык пониже пяток пришить, а с ним... тьфу ты, прости Господи!
- Да-с, - сказал инспектор народных училищ,- взять хотя бы моих учителей: иной из мужиков, отец землю пахал, сам на какие-нибудь пятнадцать рублей в месяц живет, одно слово-гольтепа, - а с ним нежничай, руку ему подавай! Барин какой!
- Нет, - хриплым басом заговорил Дубицкий, - я им повадки не даю. Зато они меня боятся, как черти ладана. Приезжаю в одну школу. Учитель молодой. Который год? - спрашиваю. Первый, - говорит. То-то, - говорю, - первый, с людьми говорить не умеешь; я генерал, меня ваше превосходительство называют. Покраснел, молчит. Эге, думаю, голубчик, надо тебе гонку задать, да такую, чтоб ты места не нашел. Экзаменую. Как звали жену Лота? Мальчишка не знает...
- А как ее звали? И я не знаю, - сказал Баглаев. Он до тех пор сидел скромненько в уголке и тосковал по водке.
- Я тоже забыл. Но ведь давно учился, а они... Ну ладно, это по Закону Божьему. А по другим предметам? Читай! Газета со мной была, "Гражданин", дал ему. Читает плохо. А что такое-, спрашиваю, палка? Молчат, стервецы, никто не может ответить. Хорошо! Пиши! Пишет с ошибками, сьчь через "е" пишет! Это, - говорю, - любезный, что такое-? да чему ты их учишь? да за что ты деньги получаешь? да я тебя, мерзавца! - Да вы,- говорит,- на каком основании? - Ах ты, ослоп! Основание? На основании предоставленной мне диктаторской власти-вон! Да чтоб сегодня же, такойсякой, и потрохов твоих в школе не было, чтоб и духу твоего не пахло! А как это вам понравится?
Дубицкий захохотал отрывисто и громко. Свежунов крикнул:
- Вот это ловко!
- Нагнали вы ему жару, - говорил Мотовилов. Остальные сочувственно и солидно смеялись.
- Что ж вы думаете? Смотрю, дрожит мой учитель, лица на нем нет, да вдруг мне в ноги, разрюмился, вопит благим матом: "Смилуйтесь, ваше превосходительство, пощадите, не погубите!"-Ну, - говорю, - то-то, вставай, Бог простит, да помни на будущее время, такой-сякой, ха-ха-ха!
Одобрительный хохот покрыл последние слова Дубицкого.
- Вот это по-нашему, енондершиш! - в восторге восклицал исправник.
Когда смех поулегся, отец Андрей льстиво заговорил:
- Вы, ваше превосходительство, для всех нас, как маяк в бурю. Одного боимся: не взяли бы вас от нас куда повыше.
Дубицкий величаво наклонил голову.
- И без меня есть. Не гонюсь. Впрочем, отчего ж!
- Да-с, господа, - солидно сказал Мотовилов,- дисциплина-всему основание. Вожжи были опущены слишком долго, пора взять их в руки.
- А вот, господа, - сказал отец Андрей, - у меня служанка Женька, - видели, может быть?
- Смуглая такая? - спросил Свежунов.
- Во-во! Грубая такая шельма была. Вот я погрозил ее высечь: позову, мол, дьячка, заведем с ним в сарай, да там так угощу, что до новых веников не забудешь. Теперь стала как шелковая, хи-хи!
- И дельно, - сказал Мотовилов. - Потом сама будет благодарна. Дисциплина, дисциплина прежде всего. К сожалению, надо признаться, мы сами во многом виноваты.
- Да, гуманничаем не в меру, - меланхолично заметил Андозерский.
- Да, - сказал Мотовилов, - и в нашей, так сказать, среде происходят явления глубоко прискорбные. Возьмем хоть бы недавний факт. Вам, господа, известно, в каком образцовом порядке содержится, стараниями Юрия Александровича, здешняя богадельня, какой приют и уход получают там старики и старухи и какое- высоконравственное воспитание дается там детям, в духе доброй нравственности, скромности и трудолюбия.
- Да, могу сказать, - вмешался Юшка, - не жалею трудов и забот.
Затасканное лицо его засветилось самодовольством.
- И Бог воздаст вам за вашу истинно христианскую деятельность! Да-с, так вот, господа, из богадельни убежал мальчишка, убежал, заметьте, второй раз: в прошлом году его нашли, наказали, так сказать, по-родительски, но, заметьте, не отказали ему в приюте и опять поместили в богадельне. И как же он платит за оказанные ему благодеяния? Бежит, слоняется в лесу, его там находит человек, известный нам всем, берет к себе и что же с ним делает? Возвращает туда, где мальчик получал соответственное его положению воспитание? Нет-с! Мальчишку, которого за вторичный побег следовало бы выпороть так, чтоб чертям стало тошно, он берет к себе и обращает в барчонка! Положению этого олуха может буквально позавидовать иной благородный ребенок, сын бедных родителей. Я спрашиваю вас: не безобразно ли это?
- Безнравственно! - решил Дубицкий.
- Именно безнравственно! - подхватил казначей.- И почем знать, к чему ему понадобилось брать этого свиненка?
- Знаете, - сказал Андозерский, - есть люди, которым мальчики нравятся.
- Именно, нравятся, - согласился Мотовилов, - но я вас спрошу: как следует относиться к -таким возмутительным явлениям?
Все изобразили на своих лицах глубочайшее негодование.
- Гуманность! - сказал Дубицкий с презрением.- А по-моему, мальчишку следовало бы отобрать от него, отодрать и сослать подальше.
- Да, да, сослать, - подхватил Вкусов, - в Сибирь, приписать куда-нибудь к обществу, к пейзанам.
- По крайней мере, - сказал Мотовилов, - нравственность его была бы в безопасности. Какое-то общество затевает! Но это - такая глупая мысль, что просто нельзя поверить, чтоб здесь чего не скрывалось.
- Гордыня, умствование, - наставительно говорил отец Андрей, - а вот Бог за это и накажет. Нет чтобы жить, как все, - надо свое выдумывать!
- Господа, - сказал Андозерский, - я должен заступиться за Логина: он, в сущности, добрый малый, хотя, конечно, с большими странностями.
Мотовилов перебил его:
- Извините, мы вас понимаем! Это с вашей стороны вполне естественно и великодушно, что вы желаете вступиться за вашего бывшего школьного товарища. Но кого ни коснись, кому приятно быть товарищем сомнительного господина.
- Уж это, - сказал исправник, - конечно, се не па жоли.
- Да ведь я, господа, что ж, - оправдывался Андозерский,- я, конечно, знаю, что у него одного винтика не хватает. Ведь мы с ним давно знакомы, знаю я, что это за господчик. Но в существе, так сказать, в сердцевине, он добрый малый, - конечно, испорченный, ну да что станешь делать! Сами знаете, наш нервный век!
- Да, - сказал Дубицкий, - не раз пожалеешь доброе старое время.
- Доброе дворянское- время, - подхватил Мотовилов, - когда невозможны были оригиналы, вроде Ермолина, который так дико воспитал своих несчастных детей.
- Да, - сказал Вкусов озабоченно, - смирно живет, а все у меня сердце не на месте: Бог его знает.
- Вредный человек! - сказал отец Андрей.- Атеист, и даже не считает нужным скрывать этого. Человек, который не верит в Бога, - да что ж он сам после того? Если нет Бога, значит, и души нет? Да такой человек все равно что собака, хуже татарина.
- Что собака! - сказал Дубицкий.- Да иной человек хуже всякой собаки.
- И дочка у него, - продолжал сокрушаться Вкусов, - ведет себя совсем неприлично. Пристало ли дворянской девице, богатой невесте, бегать по деревне, с позволения сказать, босиком? Нехорошо, енондершиш, нехорошо! Совсем моветон!
- Дрянная девчонка! - решил отец Андрей.
А в гостиной дамы с большим участием расспрашивали Логина о мальчике-найденыше.
Анна Михайловна Свежунова, жена казначея, говорила, подымая глаза к потолку:
- Вы поступили так великодушно, так по-христиански!
- О да, это такой благородный поступок! - вторила ей Александра Петровна Вкусова.
Клеопатра Ивановна Сазонова, мать председателя земской управы, пожелала показать и другую сторону медали и с грустным сочувствием сказала:
- Да, но люди так неблагодарны! Вы им благодеяние оказываете, но они разве чувствуют?
- Ах, это так верно, Клеопатра Ивановна,- сказала Свежунова, - уж какая от них благодарность!
- Жулье народ, - сказала Вкусова, сконфузилась и прибавила:-Извините за выражение.
- Вот хоть бы у меня, - рассказывала Клеопатра Ивановна, - взяла я сиротку, воспитала, как родную дочь, и что же? Можете себе представить, идет замуж, сама выбрала себе жениха, какого-то купца, Глиняного, Фаянсова, что-то в этом роде,- а обо мне и думать не хочет. Ей это ничего не значит, что я к ней так привыкла!
- Удивительная неблагодарность! - воскликнула Вкусова.- Смотрите, Василий Маркович, и с вами то же самое случится.
- О, непременно, - подтвердили другие дамы.
Дамы выразительно переглянулись.
- За что же тут благодарность?- продолжал Логин.
- Вот уж я не понимаю, какое- удовольствие беспокоиться о людях, от которых, знаешь наперед, не будет никакой тебе благодарности, - сказала Сазонова.
- Ах, Клеопатра Ивановна, - язвительно подбирая губы, сказала Вкусова, - у всякого свой вкус; ведь кому что нравится.
В это время из кабинета вышли Мотовилов и его гости. Мотовилов, вслушиваясь в слова Логина, обратился к нему с наставительной речью:
- Я должен вам сказать, Василий Маркович, что наш простой народ не понимает деликатного с ним обращения. Разве это -такие же люди, как мы? Вы ему одолжение делаете, даже благодеяние, а он принимает это за должное.
- Ах, это совершенно верно! Совершенная правда! - раздались сочувственные голоса.
Мотовилов продолжал:
- Я вообще думаю, что с этим народом нужны меры простые и быстрые. Позвольте рассказать вам по атому поводу факт, случившийся на днях. Живет у меня кухарка Марья, очень хорошая женщина. Правда, любит иногда выпить,- да ведь кто без слабостей? Один Бог без греха! Но, надо вам сказать, очень хорошая кухарка, и почтительная. Есть у нее сын Владимир. Держит она его строго, ну и мальчик он смирный, послушный, услужливый. Учится он в городском училище. Конечно, отчего не поучиться? Я держусь того мнения, что грамота, сама по себе, еще не вредна, если при этом добрые нравы. Нус, вот один раз стою я у окна и вижу: идет Владимир из школы,- а было уж довольно поздно. Ну там зашалился с товарищами, или был наказан, - не знаю. И вижу, другие мальчишки с ним. Вдруг, вижу, выскакивает из калитки Марья, прямо к сыну, и по щеке его бот! по другой бот! да за волосенки! Тут же на улице такую трепку задала, что любо-дорого.
Рассказ Мотовилова произвел на общество впечатление очень веселого и милого анекдота.
- Расчесала! - вкусно и сочно сказал Андозерский.
- Воображаю, - кричал казначей, - какая у него была рожа!
- Да-с, - продолжал Мотовилов, - тут же на улице, при товарищах, товарищи хохочут, а ему и больно и стыдно.
- Верх безобразия, - брезгливо сказал Логин, - эта таска на улице, и смех мальчишек, гадкий смех над товарищем, - какая подлая сцена!
- Вы уж слишком любите мальчиков!
- А по моему мнению, - сказал Мотовилов, - весьма нравственная сцена: мать наказала своего ребенка, - это хорошо, а смех исправляет. Зато он у нес по ниточке ходит.
Логин улыбнулся. Странная мысль пришла ему в голову: смотрел на полу седую бороду Мотовилова, и почти неодолимо тянуло встать и дернуть Мотовилова за седые кудри. Голова кружилась, и он с усилием отвернулся в другую сторону Но глаза против воли обращались к Мотовилову, и глупая мысль, как наваждение, билась в мозгу и вызывала натянутую, бледную улыбку. И вдруг волна злобного чувства поднялась и захватила. Он вздохнул облегченно, глупая мысль утонула, унося с собою бледную, ненужную улыбку.
"Убить тебя-доброе дело было бы!"-подумал он. Его глаза загорелись сухим блеском. Резко сказал:
- Очень рад, - иронически ответил Мотовилов,- что сумел угодить вам хоть в этом отношении.
В это время в дверях показалась Анна. Шелест ее светло-зеленого платья успокоил Логина.
"Как глупо, подумал он,- что я чувствую злобу! Негодовать на филинов, когда знаешь, что солнце все так же ярко!"
И отвечал Мотовилову спокойно и мягко:
- Совершенно верно, - сухо сказал Мотовилов. - У меня уж сивая борода, мне не под стать переучиваться.
После этого разговора общество окончательно убедилось в том, что отношения Логина к Лене нечисты.
- Какое- бесстыдство! - говорила потом Свежунова, когда Логин был в другой комнате.- Сам проговорился, что этот мальчишка доставляет ему у довольствие
- Воображаю, - сказала Сазонова, - какое- это удовольствие. Хорош гусь!
он сам-де это видел, то есть чуть-чуть не видел, почти совсем застал. По этому поводу Биншток рассказал, довольно некстати, как в Петербурге одна барыня завладела им на Невском проспекте и целую неделю пользовалась его услугами, а потом уплатила весьма добросовестно. Рассказ Бинштока вызвал общий восторг.
Подстрекаемый успехом Бинштока, Андозерский вдохновился и сочинил, что у Логина была очень молодая и очень красивая мать, весьма чувственная женщина.
- Ну, и вы понимаете?
Негодующие сплетники восклицали хором:
- Это уж слишком!
- Гадость какая!
- И вот, представьте, - продолжал фантазировать Андозерский, - один раз отец их застал!
- Вот так штука!
- Воображаю!
- Положение хуже губернаторского!
- Мать-хлоп в обморок. Отец-пена у рта. А сын прехладнокровно: ни слова, или я выведу на чистую воду ваши шашни с моей сестрой! Ну, и отец сбердил, можете представить! - тихими стопами назад, а вечером жене брошку в презент, а сыну-ружье!
Раздался громкий хохот, посыпались восклицания:
- Ай да папенька!
- Переплет!
- Конечно, господа, - озабоченно сказал Андозерский, - это между нами.
- Ну, само собой!