|
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Логин вернулся из гимназии рано и в вялом настроении. Сел за стол, лениво принялся завтракать. Водка стояла перед ним. Логин посмотрел на бутылку и подумал, что привычка пить каждый день-скверная привычка. Откинулся на спинку стула и продекламировал вполголоса:
Прощай вино в начале мая,
А в октябре прощай любовь!
Потом придвинул к себе бутылку и рюмку, налил, выпил. Мысли стали веселы и легки.
В это время раздался неприятно-резкий стук палкою в подоконник открытого окна. Логин вздрогнул. Досадливо нахмурился, вытер губы салфеткою и подошел к окну.
- Дома, дружище? - раздался голос Андозерского. Логин сделал вид, что очень рад, и отвечал:
- Дома, дома. Ну, что ж ты там, - заходи!
- Водка есть? - оживленно спросил Андозерский.
- Как не быть!
Андозерский проворно взбежал на крыльцо. Румяное лицо его казалось измятым. Маленькие глазки были сонны и смотрели с трудом. Голос у него сегодня был хриплый. Шея страдальчески вращалась в узком воротнике судейского мундира. Он сел к столу.
- Эге, у тебя огурцы! Славно! И редиска,- еще лучше.
Логин налил по рюмке водки.
- Опохмелиться со вчерашнего треба? - спросил он.
- Опохмелялся, дружище, да мало: встал поздно, надо было тащиться в съезд, - сегодня было судебное заседание.
- Где ж ты это вчера засиделся?
- В том-то и дело, что нигде. Сидел дома и трескал водку.
- С кем?
- Один, брат, по-фельдфебельски. Столько вызудил, что и вспомнить скверно.
- С раздумья, дружище.
- Ой ли?
- Да, да, - решился, выбрал... Ну, да что там... Завтра все расскажу.
- Ну что ж вы, судьи неумытные, наделали сегодня?
- Наделали мы делов! Мы, брат, сегодня грозный суд творить вздумали.
Андозерский влил в себя другую рюмку водки и весело засмеялся.
- Вот теперь на поправку пошло! Знаешь Спирьку? Комичный Отелло.
- Как не знать! Только какой же это Отелло, ато- Гамлет.
- Спирька-то Гамлет? Ну уж, скажешь тоже!
- Ну да, именно Гамлет: он жаждет мести и ненавидит месть, и вот увидишь-отомстит как-нибудь по-своему. Ну, что ж у вас с ним?
- А видишь, его волостной суд приговорил к пятнадцати розгам; Мотовилов жаловался, а также за мотовство и пьянство, расстраивающие хозяйство. Спирькино хозяйство!
- Ну, все же! Так вот он нам жалобу. Ну что ж, мы суд судом, дело разобрали, да и решили усилить ему, мерзавцу, наказание, всыпать двадцать!
Андозерский сказал это очень горячо и с видимым удовольствием.
- Но, однако, зачем же усиливать? - удивился Ло-гин.
- А затем: не жалуйся!
- Ай да Соломоны! Ну, еще что натворили?
- А еще, дружище, засудили мальчишку. Пожалей, брат, ты к мальчишкам жалостлив.
- Это какого же мальчишку?
- А вот тот, Кувалдин, что в огороде Мотовилова попалcя. Его тоже волостной суд присудил к десяти ударам, а он тоже жаловаться. Ну, мы ему и накинули еще пятачек.
- Да ведь вы знаете, что он попался случайно в шалости, которая здесь в обычае.
- Да ведь мальчика вы не могли присудить более, как к половинному наказанию? Выходит, вы закон нарушили.
- Нарушили? Ну, это буква закона, а мы... Мы, брат, новое наслоение магистратуры. Мы без сантиментов.
- Несимпатичное наслоение, что и говорить!
- Несимпатичное! А вам бы по головке гладить всякого шельмеца! Нет, брат, на наших плечах лежит важная задача: подтянуть и упорядочить. Миндальничать нечего: им дай палец, они и руку отхватят. Особенно теперь это необходимо в наших местах: брожение в народе,- того гляди, холерный бунт нам преподнесут. И так черт знает какие слухи ходят.
- Что ж, сознание законности хотите водворить в населении?
- Конечно! Давно пора. В наших селах ведь просто жить нельзя: потеряно всякое уважение к властям, к дворянству, к праву собственности, к закону.
- Постой, брат, как же это вы сумеете вбить в народ сознание законности, когда сами закон нарушаете?
- Мужика надо приучить к повиновению, к дисциплине. Мы, дворяне, - его естественные опекуны.
- Скажи, а что же, ваш товарищ прокурора заявил протест?
- Ас чего ему заявлять протест?
- Да ведь незаконно!
- Ну, пусть сам мальчишка жалобу принесет губернскому присутствию. Да не посмеет мальчишка,- побоится, как бы еще не прибавили.
Андозерский захохотал.
- И неужели так-таки никто из вас и не спорил? Неужели среди вас не нашлось ни одного порядочного человека?
Андозерский опять захохотал, весело и беззаботно.
- Нашелся, брат, один такой же, как ты, идеалист, кисельная душа, Уклюжев, молоденький земский начальник, - вздумал распинаться за мальчишку. Умора! Так разжалобился над сорванцом, сам чуть не плачет! Ну, мы его пристыдили. Заплачь, говорим. Ну, он сконфузился, на попятный двор, мямлит: да я, говорит, вообще. Так мы его оконфузили, что потом ему пришлось оправдываться: это, говорит, потому, что я до суда клюкнул малость. Врет, конечно: ни в одном глазу.
- Один только нашелся, да и тот-тряпка!- презрительно сказал Логин.
Андозерский весело хохотал. Продолжал рассказывать:
- Умора! Вышли мы из совещательной комнаты, прочел Дубицкий решение, мальчишка как всплачется,- повалился в ноги: "Отцы родные, благодетели!" И ведь по роже видно, что мерзавец мальчишка: хорошенько его надо выжарить!
- Как все это у вас грубо, дико, по-татарски! Живодеры вы этакие! - сказал Логин с отвращением.
- Да ты что так заступаешься за мальчишку? Ты его видел?
- Видел.
- Ну то-то, ведь не красавец, - твой Ленька куда смазливее. Нечего тебе на стену лезть.
Лицо Логина побагровело, и он почувствовал то особое замирание в груди, которое помнят люди, грубо и несправедливо оскорбленные.
- Послушай, Анатолий Петрович, - сказал он, - ты уже не первый раз говоришь мне такое, что я вынужден тебя просить: сделай милость, скажи ясно, что хочешь сказать.
Логин чувствовал, что слишком волнуется, и упрекал себя за это, но не мог сдержать волнения.
- Что хочу сказать? - со злобною усмешкою переспросил Андозерский. - Надо полагать, не больше того, что все говорят.
- А именно? - сурово, металлическим звуком спросил Логин.
- Видишь ли, много глупостей болтают. Общество, мол, предлог для противоправительственной пропаганды. Болтают, что гимназистов ты собираешь, чтоб им идеи вредные внушать. Заговор какой-то, говорят, ты устраиваешь, воздушные шары какие-то к тебе полетят. Развратничаешь, говорят, с мальчишками.
- Грязно, грязно это!
- А у нас то и любят, дружище. Грязно, вишь, тебе! А для нас пикантно,- у нас такими штуками барышни захлебываются. Послушал бы ты, как об этом Клавдия разговаривает, - с упоением.
- Да, помню я, как ты перед Клавдией) прохаживался на мой счет.
- Ну, уж это ты... Я за тебя везде распинаюсь.
- Совершенно напрасно.
- Чудак, не могу же я слушать клеветы и не возражать. Но мне не верят, - послушают, пожмут плечами, да при своем и остаются. Сам должен знать, что за остолопы в нашем богоспасаемом граде водятся. Их хлебом не корми, а гадость расскажи. Что им и делать? Разговоры о пустяках, читают только сальные романы, - праздность, скука, духовных интересов никакейших. А ты сам даешь повод, - неосторожен, дразнишь гусей, - и в ус себе не дуешь.
- Вот что!
- Да, брат: с волками жить-по-волчьи выть. Взять хоть дело Молина. Оно, может, и некрасиво, - да только зачем тебе понадобилось такой вид делать, что это, дескать, за мерзавца мерзавцы заступились. Шестов- дурак, мальчишка; по глупости разозлил кого не надо, на него и клевещут. Ты с ним дружишь,- ну вот и на тебя тоже. Ну, пусть мы, и в самом деле, все мерзавцы, но не любим мы, дружище, ой как не любим, чтоб нас презирали так уж очень откровенно.
- Клеветой мстить начнете?
- Не начнем, а начнут! - внушительно поправил Андозерский. - Что делать, все люди-все человеки, у всякого свой собственный взгляд на вещи. Мы вот по совести судим, а ты нас живодерами облаял. Этак ты нас, если бы власть у тебя была, и в каторгу сослал бы. Логин тихо и зло рассмеялся. Его лицо побледнело.
- Да, Анатолий Петрович, есть из нас такие, что и каторги им мало! Ядовитых змей истреблять надо.
Он ушел и оставил на душе Логина злобное, мстительное чувство. И опять, как прежде, это темное чувство сосредоточилось на Мотовилове.
"Вот человек, который не имеет права жить!"- припомнилось ему.
Бледный и злой, Логин сжал руками спинку стула и несколько раз ударил им по стене,- нелепое движение успокоило. Опять вспомнилась Анна, - глаза ее посмотрели укоризненно.
Новости в нашем городе распространяются с удивительною быстротою. Не успел Андозерский дойти до квартиры Логина, как Вале уже известен был произнесенный в утреннем заседании съезда приговор, - и Валя поспешила воспользоваться им.
Убедилась, что Андозерский ухаживает за барышнями, выбирает невесту, а ею только забавляется. Она решилась опять сойтись с Сеземкиным. Бедный Яшка почувствовал себя на седьмом небе от восторга. Но Вале было досадно за обманутые надежды. Ждала случая отплатить Андозерскому.
Сегодняшнее судьбище-Валя хорошо знала это,- могло не понравиться только Анне; Нета искренно веровала, что мужики-дикие люди; для Клавдии такие низменные вещи, как мужицкие дела, вовсе не могли быть интересны. И вот Валя побежала в усадьбу Ермолиных, босиком, красная от радостного волнения.
Анна только что вернулась откуда-то и переменяла амазонку на домашнее платье. Валя стояла перед нею и рассказывала. Анна строго смотрела на Валю и хмурила брови. Сказала:
- Нехорошо, Валя. Вы там тоже были, - и вот...
-Анна Максимовна, - оправдывалась Валя, - да ништо ему: чего же он зевал, а потом палец укусил Алексею Степанычу.
- Ах, Валя, не в том дело, - а его на чужом огороде поймали, вот что. Вам бы унимать ребят, а вы сами с ними.
- Да ведь это же не кража, - а просто шалость.
- Хороша шалость! Это не мальчишка, а вы заслужили то наказание.
Валя заплакала. Говорила, всхлипывая:
- Я знаю, что я виновата, только зачем же они так
жестоко!
- Что других обвинять. Валя! Напрасно вы торопились мне это рассказывать.
Валя пуще расплакалась, стала на колени перед Анною и ловила ее руки.
- Ей-богу, я больше не буду, - говорила она. - Не отталкивайте меня, - лучше накажите, как знаете.
В этот день Андозерский решился наконец закрепить выбор невесты. Недаром вчера сидел запершись и пил: обдумывал предстоящий шаг.
Богаче всех невест была Анна. Андозерский решил, что любит ее. Пора было сделать предложение. Был почти уверен, что его ждут с нетерпением.
"Он за нею, кажется, приволокнуться вздумал, - размышлял Андозерский, - докажу ж я ему дружбу!"
Выкупался. Показалось, что голова свежа, как никогда. "Чист как стеклышко", - вспомнил поговорку Баглаева. Вдруг стало весело и приятно. Думал, что от него, может быть, попахивает вином, но это не беда: облил духами одежду и был уверен, что благоухание заглушит винный букет.
Быстро доехал Андозерский до усадьбы Ермолина. Судьба благоприятствовала: Анна была дома, одна, сидела на террасе, читала. Черные косы сложены низким узлом. Золотисто-желтое узкое платье, высоко опоясанное, шло к милому загару босых ног.
- Можно полюбопытствовать? - спросил Андозерский.
Анна дала ему книгу. Андозерский прочел заглавие, сделал удивленные глаза и сказал:
- Охота вам читать такие книги! Анна сдержанно улыбнулась. Спросила:
- Отчего же не читать таких книг?
- Эти книги годятся только для того, кто богат жизненным опытом. Сердца неопытные, незакаленные только напрасно ожесточаются при чтении таких книг, пропитываются ложными взглядами, а противовеса в пережитом и испытанном нет.
Анна внимательно смотрела на Андозерского. Легонько усмехнулась. Сказала:
- Что ж делать! Эту начала, так уж надо кончить.
- Ох, не советовал бы! Но, впрочем, не будем терять дорогого времени. Я хотел сообщить вам кое-что, вы позволите?
- Пожалуйста.
Андозерский замолчал, словно отыскивая слова. Анна выждала немного и сказала:
- Я слушаю вас, Анатолий Петрович.
- Видите ли, этого в коротких словах не скажешь. Да и нет, пожалуй, слов подходящих: все старо, избито. Вот видите, весна, цветы цветут, - все это настраивает так мечтательно, молодеешь весной.
- Ваша весна уже прошла, - лукаво сказала Анна.
- Да, прошла, украдкой, незаметно, а теперь возвращается, да какая прекрасная! Душа радуется, становишься добрее и чище.
- Чем же вы отметили этот возврат вашей весны?- тихо спросила Анна.
Смотрела вдаль мимо Андозерского. Глаза ее сделались грустными.
- Пока еще не знаю, - сказал Андозерский, - но думаю, что отметил чувством.
- Да, да, это верно! - воскликнул Андозерский. Он видел лицо Анны только сбоку: она повернулась на стуле и, казалось, внимательно рассматривала что-то вдали, там, где сквозь ярко-зеленую листву сада виднелись золоченые кресты городских церквей. Сказала медленно, раздумчиво:
- Это бывает редко, так редко, что в такие праздники души как-то даже и не веришь. Добрее, лучше, - как это хорошо, какое просветление! После причастия так чувствуют себя верующие. Но вот, скажите, как же это отражается в вашей деятельности, в службе?
Анна быстро повернулась к Андозерскому и внимательно всматривалась в него. Ее лицо вдруг вспыхнуло и отражало быструю смену чувств и мыслей.
- Это, Анна Максимовна, сухая и грубая материя, моя служба, - для вас это вовсе не интересно.
Аннино лицо внезапно стало равнодушным. Она сказала холодно:
- Извините. Я приняла это за чистую монету: думала, вы в самом деле хотите рассказать о вашем ренессансе.
- Анна Максимовна, могу ли я говорить о делах, когда у меня на сердце совсем другое! Но скажите, ради Бога, ведь вы не могли не заметить того нежного чувства, которое я к вам питаю?
Анна встала порывисто. Краснея багряно, отвернулась от него.
- Скажите, - говорил Андозерский, подходя к ней, - ведь вы...
Анна перебила его:
- Вот, вы говорите о вашем возрождении, а не хотите сказать, что делаете на службе. Я знаю, сегодня было назначено заседание уездного съезда, и вы там должны были быть. Скажите, изменил съезд приговор об этом мальчике? Кувалдин, так, кажется, его фамилия?
- Да, изменил.
- Оправдали мальчика?
- Как же можно было его оправдать!
- Смягчили приговор? Нет? Усилили, значит? Да? Неужели, неужели?
- Ах, Анна Максимовна!
- Но вы-то, ведь вы были не согласны с другими? Нет? И вы так же думали? С весною в сердце вы подписывали такой приговор, грубый, глупый, безжалостный? И для этого стоило возрождаться? Вы любите шутить, Анатолий Петрович!
- К чему вам это, Анна Максимовна? Ведь это- служба, дело совести.
- Вся жизнь-дело одной совести, а не двух... Впрочем, этот разговор, конечно, ни к чему. А только вы сами заговорили о вашем возрождении. Не терплю я пустых фраз.
- Любовь моя к вам-не фраза. Анна Максимовна, скажите же мне...
- Но я питал надежды, и мне казалось, что я имел основание...
- Довольно об этом, Анатолий Петрович, прошу вас. Вы ошибались.
Андозерский с яростью смотрел на Анну. И уже все в ней стало для него вдруг ненавистным - и красивость ее простой одежды, и ее прическа, и ее уверенная и легкая походка, и нестыдливая загорелость ее босых ног.
"Хоть бы для гостя башмаки надела!"-с яростною досадою думал он.