• Приглашаем посетить наш сайт
    Баратынский (baratynskiy.lit-info.ru)
  • Тяжелые сны. Глава 32.

    Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
    14 15 16 17 18 19 20 21
    22 23 24 25 26 27 28 29
    30 31 32 33 34 35 36 37

    ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

    Проснувшись утром, Логин почувствовал, что день, яркий, пронизанный солнечными лучами, грустен и ненужен. Тоскливо сжималось сердце, и груди тяжело было дышать, - весь этот свет давил ясною, жаркою тяжестью. Цветы на обоях глядели ярко, утомительно. Ночная встреча припомнилась, как невозможный сон.

    Логин прислонился плечом к обоконью и смотрел на городские улицы, где на светло-серую пыльную землю ложились отчетливые тени домов и заборов, - и всему, что открывалось перед ним, чужда была мечта о ней. Как из другого мира была она, из мира далекого и невозможного. Странно было думать о том, что и она живет на той же земле и дышит тем же воздухом, как и эти люди безвременья и кошмара. Да, может быть, и нет ее, невозможной и несравненной? Мечтатель издавна, он, может быть, сам создал ее себе на утеху?

    Страстно захотел увидеть Анну,- но грустные сомнения томили по дороге к усадьбе Ермолина. Голова тупо болела. В отуманенных глазах все представлялось пыльным, обветшалым; подробности предметов ускользали от внимания. Ветер набегал порывами, пыльные вихри крутились по дороге, взвивались и падали. Было жарко и тихо. Люди, которые попадались изредка, казались сонными.

    В саду Ермолиных никого не было, и не слышно было ни голосов, ни шума. Логин быстро поднялся по ступеням террасы. Двери в дом были открыты. Поспешно прошел по всем комнатам нижнего этажа и никого не встретил. Вернулся на террасу. Не у кого было спросить об Анне. Страшным показалось опустелое жилище.

    "Мечта, безумная мечта!"-думал он.

    Вдруг Аннин голос громко и резко нарушил тишину. Звонкие вопли, мерно, долго... Смолкли.

    Логин стоял, слушал. Или послышались где-то близко, за стеною, вопли боли, - призраки вопля?

    Логин торопливо удалялся от этого дома к ненавистному городу.

    Беспокойные улицы. Отдаленное галденье. На перекрестке внезапно пронеслась фура, черная с белыми краями. Пустая. Возница, высокий черномазый детина с подбитым глазом, яростно настегивал лошадей: видно, не дали ему больного, и боялся он, как бы ему самому не намяли боков.

    Дома Логин подозвал к себе Леню и спросил его:

    - Что, Ленька, нравится тебе Толя Ермолин? Леня оживленно заговорил:

    - Он умный да занятный такой,- что ни спроси, все знает.

    И рассказывал о Толе долго, с увлечением. Логин тревожно ждал, что он скажет и об Анне. Но мальчик от Толи перешел к другим, а жданного имени не упоминал. Наконец Логин спросил нерешительно:

    - А что ты скажешь про Анну Максимовну? Ленькины глаза засверкали, он радостно засмеялся - и молчал. Логин хмуро спросил:

    - Ну что ж ты?

    Леня подумал, покрутил пальцы и медленно заговорил:

    - Она-такая, - раз с ней поговоришь, - и точно всегда, - точно своя. Ей бы все можно сказать.

    Леня еще подумал, поднял глаза на Логина и сказал:

    - Нет. И не злая. Она так, сама по себе. С ней как с самим собою, - только с хорошим собою.

    Логин накануне получил приглашение в городское училище, на публичный акт, торжество, ежегодно совершаемое по обычаю в конце учебного года.

    Когда Логин вошел в училищный зал, там уже кончался молебен. Около стола, покрытого красным сукном с золотою бахромою, грузно покачивался Мотовилов и делал в приличных случаях маленькие крестные знамения.

    За ним торчал Крикунов в новеньком мундирчике; узкий воротник жал шею; маленькая, коротко остриженная головенка с кругленьким выпуклым затылишком тряслась от наплыва религиозных чувств. На сморщенном личишке застыло жалостное выражение; это лицо напоминало цветом деревянную лакированную куклу; коричневый низенький лоб плоился семью складками. Еще дальше приютился у стола Шестов в учительском вицмундире, смущенный тем, что приходится принимать участие в торжестве. Старался держаться прямо и иметь независимый вид. Не удавалось: стоял, как на жаровне. Лицо раскраснелось. Чувствовал это, краснел еще больше, делал вид, что жарко и душно, и обтирался платком.

    И в самом деле было жарко и душно, хотя окна были открыты. По одной стороне залы стояли рядами ученики. Лица у них были взволнованные. Остальное пространство тесно наполнено было публикою, которой сегодня, не в пример прошлых лет, набралось много. Здесь были дамы и барышни,- Нета успела сейчас передать записочку Пожарскому и потому была весела и благосклонно слушала глупый шепот Гомзина,- Ната делала глазки Бинштоку, - были все, кого можно встретить у Мотовилова. Дальше стояли родители из мещан. Впереди пахло духами, дальше к ароматам примешивался запах пота, сзади пахло потом и дегтем от смазных сапог. Ближе к дверям становилось теснее,- а впереди был простор и для "господ" рядами стулья.

    Ученики пошли вереницею прикладываться к кресту. Отец Андрей торопливо и небрежно давал крест и кропил. Мальчики наскоро крестились и отходили с каплями священной воды на вспотевших носах.

    Логин пробрался вперед. Баглаев толкнул его в бок пухлым белым кулаком, захихикал и спросил:

    - Какова толпучка, а?

    - Да, много. Да и жарко. Что ж, всегда так?

    - То-то и дело, нет! Нынче собрались, - чуют скандальчик, а то кому тут бывать! Так, чуйки всякие.

    - В школе, и вдруг скандал! Что за дребедень!

    - Скандал везде может быть, это тебе всякий мальчишка скажет. Молина выпустили?

    - Ну выпустили, - так что ж из того?

    - Ну вот то-то, чудак! Всякому лестно посмотреть, придет ли он сюда.

    - Что ж, он пришел? Баглаев свистнул.

    - Прийти-то ему нельзя, друг любезный, - он в отставке числится, да и неловко. Но публика не соображает, - ей все-таки лестно посмотреть скандальчик.

    - Да какой скандальчик, говори толком!

    - Мотовилов речь скажет на злобу дня.

    - Я не знаю, я, брат, предвижу. На то я и городской голова: свое стадо знаю даже до тонкости. Я, брат, всю подноготную знаю. Нет, брат, ты у меня спроси, кто что сегодня обедает, так я тебе и то скажу!

    Прикладывание к кресту кончилось, отец Андрей снял рясу. Публика усаживалась. Мотовилов занял среднее место за столом, по обе стороны сели Крикунов и отец Андрей.

    - Пожалуйста, займите ваше место, - сказал Мотовилов Шестову снисходительно и важно.

    Шестов досадливо покраснел и уселся на стул рядом с Крикуновым. Думал о Мотовилове:

    "Нахал! Распоряжается, как у себя дома".

    Публика волновалась, видимо, ждала чего-то, - теперь Логин ясно видел это по общей озабоченности и радостной возбужденности лиц. Особы постарше делали равнодушные лица; изредка значительно усмехались, переглядывались. Помоложе да понаивнее широко открывали глаза и жадно смотрели туда, в сторону стола под красным сукном, где величественно и грузно возвышался Мотовилов с выражением мудрости и добродетели на лице, морщился и корчился Крикунов, солидно посиживал и поглядывал отец Андрей и сгорал от смущения оглядываемый всеми Шестов. Вначале шло неинтересное. Ученики пропели громко и нестройно гимн святым Кириллу и Мефодию, Крикунов прочел обзор училищной деятельности, потом ученики снова прогорланили две развеселые народные песни, потом отец Андрей прочел список учеников, выдержавших и невыдержавших экзамены. Ученики, награжденные книгами и похвальными листами, подходили к столу и получали свое из рук Мотовилова, а он говорил им благосклонные слова. Потом ученики еще раз запели. Было скучно, - публика томилась от нетерпения и духоты.

    Наконец поднялся Мотовилов. Струя оживления пробежала в зале, - и вдруг настала тишина, да такая жадная, трепетная тишина, что нервным людям даже сделалось жутко. Мотовилов говорил:

    - Поздравляю вас, дети, с окончанием вашего годичного труда. При этом не могу не высказать вам моего наблюдения: я замечаю на ваших лицах отпечаток грусти. Не стану расспрашивать вас о причинах этой грусти, так как она касается отчасти и нас самих. Мы не видим в своей среде вашего учителя и нашего сотоварища, Алексея Иваныча Молина. Я не имею права вдаваться в обсуждение причин, по которым мы его здесь не видим. Но общественное мнение громко говорит об его невиновности,- и мы уверены, что закон и общественная совесть снимут с него пятно, возводимое обвинением. Мы можем надеяться, что снова увидим Алексея Иваныча в своей среде таким же, каким он был и прежде, полезным деятелем. Прощайте, дети! Идите по домам!

    Все зашевелились. Задвигались стулья. Ученики расходились со своими родителями. Гости шумно заговорили. Какая-то барышня спрашивала:

    - Только-то и было?

    Многие были разочарованы-ждали большего. Казначей говорил:

    - Да, это не того, - перцу мало. Надо было этого Шестова хорошенько пробрать.

    Исправник заступился за Мотовилова:

    - Нет, братцы, он все-таки молодец, енондершиш, за словом в карман не полезет.

    - И гладко стружит, и стружки кудрявы, - сказал Дубицкий.

    Крикунов был вполне доволен: глазки его весело горели, и он злорадно посматривал на Шестова. Мотовилова окружили: поздравляли, горячо восхваляли речь. Он сиял и самодовольно говорил:

    - Я, господа, на правду черт. Я нараспашку, говорю по-русски, режу правду-матку.

    Приглашал оставаться на завтрак. Для завтрака очищали место в этой же зале: несколько учеников относили стулья в сторону, сторожа волокли столы, составляли их вместе, покрывали скатертями. Когда лишний народ вывалился, стало свежее и прохладнее. С улицы доносились веселые детские крики, птичий писк и струи теплого воздуха.

    - Вы останетесь? - спросил Шестов у Логина.

    - Ну и я с вами уйду.

    Но не удалось уйти незамеченными: Крикунов бегал по училищу в хлопотах и попыхах и наткнулся на них, когда они разыскивали пальто-

    - Василий Маркович! Егор Платоныч! Голубчики, куда же вы?

    - Извините, Галактион Васильевич, не могу,- решительно сказал Логин.

    - Помилуйте, да как же можно! Обидеть нас хотите. Да вы посидите хоть немножко.

    - Душой бы рад, да некогда, не могу! Уж простите.

    - Да нет, я вас не пущу. А вы, Егор Платоныч, да вам-то уж и совсем нельзя: ведь вы здесь свой, - как же это можно!

    Шестов сконфузился и покраснел.

    - Нет уж, я уж не могу, извините, - лепетал он и теребил пальто.

    - Ну полно, полно, снимайте пальто! - все решительнее говорил Крикунов.

    Шестов уже было повернулся к вешалке. Бросал умоляющие взгляды на Логина.

    - Мое почтение, Галактион Васильевич, - -решительно сказал Логин и пожал руку Крику нова.- Пойдемте, Егор Платоныч, - сказал он Шестову тем же решительным голосом, взял его под руку и быстро пошел к выходу.

    Шестов обрадованно вздохнул. А Крикунов канючил им вдогонку:

    - Ну как же это можно! Эх, господа, что ж вы делаете!

    Шестов весело смеялся: чувствовал себя в безопасности.

    Логин говорил, когда вышли на улицу:

    - Не будь меня, пришлось бы вам провести несколько часов в осином гнезде!

    - Да, что поделаешь, такой уж у меня характер, не могу отказываться.

    - А вы и не отказывайтесь, если не можете; вы только делайте по-своему.

    - Что там не очень! Вы меньше думайте о том, что о вас думают, да как на вас смотрят, а сами внимательнее посматривайте да послушивайте. Вот, хотите, я вам речь Мотовилова на память повторю?

    Логин повторил речь от слова до слова. Шестов сказал:

    - У вас отличная память!

    - Просто развита привычка останавливать внимание на длинных предметах, а остальное на это время выкидывать из головы, чтоб не развлекаться. Да вы никак трусить начинаете?

    - Да нет, я ничего.

    - Ах, юноша, давно пора выбрать: или полная покорность, или полная независимость, - конечно, в пределах возможного: или мокрая курица, или человек, как надо быть. Ведь вокруг вас все такая дрянь!

    В зале училища стол украсился винами и водкою. Принесли пирог с курии ею. Гости уселись за стол. Рюмки быстро опрокидывали свое содержимое в непромокаемые гортани. В соседней комнате хор учеников отхватывал народные песни.

    Мотовилов медленно обвел стол глазами и спросил:

    - А где же молодой учитель, господин Шестов?

    - Ушел, не пожелал разделить нашей трапезы,- смиренно ответил Крикунов.

    - Вот как!

    - Да-с, и господин Логин тоже не пожелали остаться,- докладывал Крикунов,- они-то, собственно, и изволили увлечь нашего сослуживца.

    - А что, господа, - говорил отец Андрей, - вот сейчас Алексей Степаныч изволил выразить надежду на то, что мы снова увидим в нашей среде Алексея Иваныча. Когда еще его формально оправдают, а я думаю, ему горько сидеть теперь дома, когда его друзья собрались в этих стенах, где он, так сказать, был сеятелем добра. Так не утешить ли нам его, а?

    - Да, да, пригласить сюда, - поддержал Мотовилов. - Я думаю, это будет справедливо: если он не мог участвовать в официальной части, то мы все-таки покажем ему еще раз, как мы его любим и ценим. Как, господа?

    - Да, да, конечно, отлично! - послышалось со всех сторон.

    - Это будет доброе дело, - сказал Моховиков,- наше внутреннее сердце скажет это каждому.

    - Так уж вы распорядитесь, Галактион Васильевич,- обратился Мотовилов к Крикунову,- он ведь и недалеко живет, а мы подождем со следующими блюдами.

    Крикунов суетливою побежкою устремился к сторожам, послать за Молиным. Общество опять радостно оживилось: ждали Молина, как дети гостинца. Он явился так скоро, как будто ждал приглашения, - Крикунов послал за ним коляску Мотовилова. Молин был одет не без претензий на щегольство. На толстой шее белый галстук с волнистыми краями и с вышивкою; новенький сюртук хомутом; пахло от Молина-кроме водки, - помадою.

    Гул приветственных восклицаний. Молин обходил вокруг стола, неуклюже раскланивался, пожимал руки и не без приятности осклаблял рябое лицо. Мямлил:

    - Ах, бедняжка! - восклицали дамы.

    - Стыжусь сам, знаю, что раскис, да что делать с нервами? Расшатался совсем, - сижу и плачу. Вдруг зовут! Воскрес и лечу! И вот опять с друзьями!

    - С друзьями, Лешка-шельма, с друзьями!- закричал Свежунов и обнял Молина, - ничего, не унывай, действуй в том же направлении!

    - Поздравляю, енондершиш, - говорил исправник, - вас любят в обществе, - это умилительно!

    сладкие булки, - все от щедрот Мотовилова.

    Раздался стук ножа по стакану. Кто-то крикнул:

    - Т-с! Алексей Иваныч хочет говорить! Все замолчали. Молин поднялся и начал раскачиваться в ту сторону, где Мотовилов. Заговорил:

    - Алексей Степаныч! Вы для меня сделали, прямо скажу, благодеяние. Ну, я человек не хитрый, красно говорить не умею, - что чувствую, прямо, по-мужицки, по-простецки... Да что тут говорить! Эх, прямо сказать: спасли! Дай вам Бог! На многая лета! За здоровье Алексея Степаныча,- ура!

    Все закричали, повскакали с мест чокаться. Мотовилов и Молин обнимались, целовались.

    Две бойкие барыньки овладели застенчивым юношею, сельским учителем. Он не умел танцевать; ему дали даму, сказали, что танцуют кадриль, и стали перепихивать его из рук в руки. Юноша горел от смущения и неловко топтался. Было весело и пьяным и трезвым.

    В антрактах между танцами мальчуганы продолжали крикливый концерт. Им любопытно было посмотреть на веселые танцы: они не скучали и с удовольствием глотали пыль, летевшую в их наивно открытые ртишки. Их щеки горели, глаза смеялись. Их регент, дьякон, тоже подвыпил. Пришел в благодушное настроение и не теребил певчих. Во время пения и во время танцев одинаково бестолково махал руками и добродушно покрикивал:

    - Ах, мать твоя курица! Но, но, миленькие, валяй напропалую! Во что матушка не хлыстнет!

    Пожарский и Гуторович ходили обнявшись и напевали легкомысленные песенки.

    Крикунов тоже раскис, без устали молол жиденьким, гаденьким голосенком сальные анекдотцы и замазывал их рыхлым смешком. Оказалось, что запас этой дряни у него велик. Память у него была хороша, особенно на мелочи и пустяки.

    глаза, вытягивали губы, принимали глупый, оторопелый вид; потом обдергивали блузы, виновато озирались, смущенно крутили пальцы, а носы их против воли морщились от противно-перегорелого запаха водки и от того особого тепловато-аптечного аромата, которым был пропитан Молин, как все эти мужчины, которые, подобно ему, вечно возятся с лекарствами против секретных болезней.

    От мальчиков Молин переходил к девицам и непослушным языком говорил неповоротливые любезности. Валя вздумала пококетничать. Это разлакомило и разнежило Молина- Охватил ее талью потною рукою. Она с громким хохотом отстранилась. Молин вдруг запустил широкую лапу за лиф Валяна платья. Лиф затрещал. Валя неестественно громко взвизгнула. Ее голос покрыл все звуки шумного веселья. Убежала в другие комнаты чиниться. Молин было за нею. Удержали.

    Молин еще долго путешествовал из комнаты в комнату. Наконец ослабел, рухнул в зале на пол и мгновенно заснул. Гомзин говорил сторожу, тоже сильно пьяному:

    - Послушай, Михей, ты ему подушку достань.

    - Нет у мена теперь подушки, - отвечал Михей-

    - Какая теперь подушка! - резонно говорил Михей.- Разве можно им теперь подушку подложить? Голова у них теперь тяжелая! Разве можно их теперь беспокоить? Бог с ними, пусть выспятся.

    - Так нельзя, ты говоришь? - спросил Гомзин.

    - Известно, нельзя. Сами изволите знать, - человек тяжелый, как им теперь подушку? Да помилуйте, да так им много лучше, потому в прохладе.

    Мальчишки затянули: "На заре ты ее не буди". Кто-то догадался наконец прогнать их по домам.

    1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
    14 15 16 17 18 19 20 21
    22 23 24 25 26 27 28 29
    30 31 32 33 34 35 36 37