|
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Около четырех часов дня Логин сидел в гостиной предводителя дворянства Дубицкого. Хозяин, тучный, высокий старик в военном сюртуке, - отставной генерал-майор, - благосклонно и важно посматривал на гостя и грузно придавливал пружины широкого дивана.
Здесь все строго и чинно. Тяжелая мебель расставлена у стен в безукоризненном порядке. Все блещет чистотою совершенно военною: паркетный пол гладок, как зеркало, и на нем ни одной пылинки; лак на мебели и позолота на карнизах стен как только что наведенные; медь и бронза словно сейчас только отчищены. В квартире торжественная тишина. Двери повсюду настежь. У Дубицкого много детей, но ни малейшего шороха сюда не доносится, разве только изредка прошелестят где-то недалеко осторожные шаги.
Логину тяжело говорить о деле, для которого он пришел. Знает, что надо сказать приятное генералу, чтобы достигнуть успеха, но противно лицемерить. Становится уже досадно, что взял на себя неудобное поручение. Но говорить надо: Дубицкий все чаще вопросительно посматривает и хриплым голосом произносит все более отрывочные фразы.
- Прошу извинить меня, Сергей Иванович, за докуку, - сказал наконец Логин, - я к вам в качестве просителя.
Дубицкий не выразил на своем угрюмом лице с низким лбом и узкими глазами ни малейшего удивления и немедленно ответил:
- Вижу!
Логин хмуро усмехнулся. Подумал:
"Чем это я так похож на просителя?"
- Хотите знать почему? - спросил Дубицкий, но не дождался ответа и объяснил сам: - Если бы вы не с просьбою пришли, то положили бы ногу на ногу, а теперь вы их рядом держите.
Дубицкий захохотал хриплым, удушливым смехом, от которого заколыхалось все тучное туловище.
- Однако, - сказал Логин, - наблюдательность вашего превосходительства изощрена.
- Да-с, любезнейший Василий Маркович, повидал я людей на веку. Вот вы с мое поживите, так у вас ни зуба, ни волоса не останется, а я, как видите, еще не совсем развалина.
- Вы замечательно сохранились, Сергей Иванович, вам еще далеко до старости.
- Да-с, я старого лесу кочерга. В мое время не такие люди были, как теперь. Теперь, вы меня извините, слякоть народ пошел; а в мое время, батюшка, дубовые были. Ну-с, так чем могу служить?
Логин начал объяснять цель своего прихода. Дубицкий прервал с первых слов, даже руками замахал.
- Да, да, знаю! Почуяв, бывший учитель, как не знать, сокол ясный! Уволен, уволен. Пусть себе отправляется на все четыре ветра, мы к нему никаких претензий не имеем.
- Но, Сергей Иванович, я бы просил вас на первый раз быть снисходительным к молодому человеку.
- Вина молодого человека, ваше превосходительство, зависела только от его неопытности, если можно назвать ее виною.
- Можно ли назвать виною! - воскликнул Дубицкий. - Вы изволите в этом сомневаться? Это - неуважение к старшим, это дурной пример для мальчишек. Их надо приучать к субординации.
Дубицкий сердито пристукнул кулаком по ручке кресла.
- Он хотел приветствовать исправника, - с некоторою вялостью заговорил опять Логин, - оказать ему почтение, да только не знал, как это делается. Да и, право, не большая вина; ну, первый руку подал, - кому от этого вред или обида?
- Нет-с, большая вина! Сегодня он с начальником запанибрата обошелся, - завтра он предписанием начальства пренебрежет, а там, глядишь, и пропагандою займется. Нет, на таких местах нужны люди благонадежные.
- Конечно, - продолжал Логин, - наш исправник весьма почтенный человек...
Дубицкий хмыкнул не то утвердительно, не то отрицательно.
- Нам всем известно, что Петр Васильевич вполне заслуженно пользуется общим уважением.
- Насколько могут быть уважаемы исправники,- угрюмо сказал Дубицкий.
- Но, Сергей Иванович, лучше бы ему великодушно оставить это и не так уж сердиться на молодого человека. И так ведь могло случиться, что Петр Васильевич сам подал повод.
- Чем это, позвольте спросить? - грозно воскликнул Дубицкий.
- Я, ваше превосходительство, позволяю себе только сделать предположение. Могло случиться, что Петр Васильевич вошел в класс немножко, как у нас говорится, вросхмель, с этакой своей добродушной физиономией, и отпустил приветствие на своем французском диалекте, что-нибудь вроде: мерси с бонжуром, мезанфанты, енондершиш! Учитель, понятное дело, и расхрабрился. Дубицкий хрипло и зычно захохотал.
- Могло быть, могло быть, - повторял он в промежутках смеха и кашля.- Изрядный шут, сказать по правде, наш исправник. В школы, по-моему, он некстати суется, у нас там недоимок нет. Но во всяком разе я ничего тут не могу: уволили.
- Вы, ваше превосходительство, это можете переменить, если только пожелаете.
- Я не один там.
- Но кто же, Сергей Иванович, пойдет против вас? Вам стоит только слово сказать.
- Ничего, поделом ему. Нельзя ему в этом училище оставаться: соблазн для учеников.
- А в другое нельзя ли? - с осторожною почтительностью осведомился Логин.
- В другое? Ну, об этом мы, пожалуй, подумаем. Но не обещаю. Дас, любезнейший Василий Маркович, дисциплина-первое дело в жизни. С нашим народом иначе нельзя. Нам надо к старинке вернуться. Где, позвольте вас спросить, строгость нравов? На востоке, вот где. Почтение к старшим, послушание... Вот я вам моих поросят покажу, - вы увидите, какое- бывает послушание.
смотрела на Дубицкого.
- Детей! - командным голосом приказал он. Горничная беззвучно исчезла. Не прошло и минуты, как из тех же дверей показались дети: два гимназиста, один лет четырнадцати, другой двенадцати, мальчик лет девяти, в матросской курточке, три девочки разных возрастов, от пятнадцати до десяти лет. Девочки сделали реверансы, мальчики шаркнули Логину, - и все шестеро остановились рядом посреди комнаты, подобравшись под рост. Они были рослые и упитанные, но на их лицах лежало не то робкое-, не то тупое выражение. Глаза у них были тупые, но беспокойные, - лица румяные, но с трепетными губами.
- Дети, смирно! - скомандовал Дубицкий. Дети замерли: руки неподвижно опущены, ноги составлены пятки вместе, носки врозь, глаза уставлены на отца.
- Умирай! - последовала другая команда. Все шестеро разом упали на пол, - так прямо и опрокинулась на спины, как подшибленные, не жалея затылков, - и принялись заводить глаза и вытягиваться. Руки и ноги их судорожно трепетали.
- Умри! - крикнул отец.
Дети угомонились и лежали неподвижно, вытянутые, как трупы. Дубицкий с торжеством взглянул на Логина. Логин взял пенсне и внимательно рассматривал лица лежащих детей; эти лица с плотно закрытыми глазами были так невозмутимо-покойны, что жутко было смотреть на них.
- Чхни! - опять скомандовал Дубицкий. Шесть трупов враз чихнули и опять успокоились на безукоризненно чистом паркете.
- Смирно!
Дети вскочили, словно их подбросило с пола пружинами, и стали навытяжку.
- Смейся!
- Плачь!
- Пляши!
- Вертись!
Командовал отец - и дети послушно смеялись,- и даже очень звонко, - плакали, хотя и без слез; усердно плясали и неутомимо вертелись; и все это проделывали они все вместе, один как другой. В заключение спектакля они, по команде отца, улеглись на животы и по одному выползли из гостиной, - маленькие впереди. Логин сидел безмолвно и с удивлением смотрел на хозяина.
- Ну что, каково? - с торжеством спросил Дубицкий, когда дети выползли из гостиной.
В соседней комнате слышалось короткое- время легкое- шуршанье: там дети вставали с пола и тихо удалялись в свои норы. Было что-то страшное в их бесшумном исчезновении.
- Да, послушание необыкновенное, - сказал Логин. - Этак они по вашей команде съедят друг друга. Дрожь отвращения пробежала по его спине.
- Да и съедят! - крикнул Дубицкий радостным голосом. - И косточек не оставят. И будет что есть, - я их не морю: упитаны, кажись, достаточно, по-русски, - и гречневой и березовой кашей, и не бабятся, на воздухе много.
Логин поднялся, чтобы уходить. Ему было грустно.
- Так вот какова должна быть дисциплина,- говорил Дубицкий. - Лучше одного забить, да сотню выучить, чем две сотни болванов и негодяев вырастить. А вы уж уходите? Пообедайте с нами, ась? Нет, не хотите? Ну, как желаете; вольному - воля, спасенному - рай.
косяками, и сказал:
- Так и быть, только для вас, получит ваш Почуев место. Молокосос он, выдрать бы его надо хорошенько,- ну да уж так и быть.
Логин начал было благодарить.
- Не надо, не надо, - остановил его Дубицкий, - я не купец-благотворитель. Что захотел, то и сделал. Да скажите ему, чтоб ухо востро держал вперед. А то уж окончательно! И тогда никаких ходатайств, ни боже ни.