|
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Прямо от Дубицкого Логин отправился к Ермолину. Там собралось несколько человек поговорить о том обществе, которое, по мысли Логина, предполагали они здесь учредить. Логин взялся написать проект устава. Сегодня надо было его прочесть и обсудить.
Когда Логин пришел, на террасе сидели, кроме Ермолина и Анны, еще трое: Шестов, Коноплев и Хотин. В саду раздавались голоса Анатолия и Мити, двоюродного брата Шестова; на траве мелькали весело голые ноги мальчиков. Логину показалось, что опять ясные глаза Анны приветливо поднялись на него. Складки ее сарафана падали прямо. В них было удивительное спокойствие.
Егор Платонович Шестов - молодой учитель, сослуживец арестованного Молина, невысокого роста худенький юноша, белокурый и голубоглазый. По молодости своей,- ему двадцать один год,- еще наивен, и не утратил отроческой способности краснеть от всякого душевного движения. Непомерно застенчив и нерешителен,- как будто никогда не знает, что надо делать, не знает иногда, может быть, чего сам хочет и чего не хочет. Поэтому наклонен подчиняться всякому. В гостях ли он, ему трудно решиться уйти: все ждет, когда поднимутся остальные. Если кроме него никого нет, готов сидеть без конца; когда же заметит наконец, что надоел хозяевам, то смущенно берется за шапку, словно намеревается украсть ее. При этом обыкновенно, приглашают посидеть еще (хоть и рады были бы, чтобы ушел); отнекнется раз, пробормочет "пора" или "уж я давно" и кончит тем, что останется. Хозяева зевают и уже не удерживают; тогда уходит и терзается мыслью, что пересидел и наговорил глупостей. Последнее озабочивает его не без причины: в разговорах он весьма ненаходчив, вымучивает из себя слова, когда уж непременно надо говорить, и бывает иной раз способен, в припадке застенчивого отупения, сказать что-нибудь неуместное: то при священнике упомянет о поповских карманах, то заговорит о старых девах при девицах, которые могут на это обидеться, то примется рассматривать альбом, да и спросит вдруг хозяина дома о портрете его матери:
- Кто эта старуха? На зайца похожа. На что хозяин досадливо ответит:
- Это - так, знакомая одна...
И заговорит о другом. Каждый раз после такой выходки Шестов мгновенно соображает, в чем дело, и мучительно краснеет: намеренно он никому не сказал бы ничего неприятного.
Так как при всем том он целомудренно честен, увлекается чтением книг и при всей своей застенчивости страстно любит говорить и спорить об интересующих его вопросах со всяким, причем готов открыть случайному собеседнику заветнейшие убеждения и пламеннейшие надежды, - то понятно, что бывает неприятен в обществе людей положительных и солидных.
Савва Иванович Коноплев служит учителем здешней учительской семинарии. Он худощав и высок, как жердь, по народному сравнению. Его лицо обложено рыжею, клочковатою бородкою того фасона, который делает человека похожим на обезьяну. На нем черный сюртук, который заношен и лоснится на локтях, а под сюртуком синяя кумачная рубашка; ее ворот вышит красным гарусом. Блестящие, бегающие глаза; движения быстрые и угловатые; речь неразборчивая, торопливая,- иногда даже брызгает слюною, такая толкотня слов происходит во рту, - все это дает впечатление человека исступленного, который выскочил из колеи. Щеки у него слишком впалые, грудь чрезмерно узка, руки необычайно сухи, жилисты, длинны. Сразу видно, что он и суетлив и бестолков.
Иван Сергеевич Хотин - мелкий здешний купец. Пишет стихи и приводит ими в восторг всех наших мещан и маленьких чиновников. У него в городе только один соперник, и тоже из купцов, - молодой. Оглоблин. Но тот образованнее, кончил гимназию, а Хотин не доучился в уездном училище. Стихи Оглоблина печатаются в губернском листке и даже иногда в каком-нибудь столичном еженедельнике. Попытки Хотина печататься были неудачны. Хотин огорчился и пришел к убеждению, что без протекции и в печать не попасть. Человек восторженный, хотя и малограмотный, и любит помечтать. Торговля идет плохо: за прилавком чувствует себя не в своей тарелке. Ему около сорока лет. Длинная черная борода. На голове изрядная лысина.
С ним Логин познакомился из-за стихов. Хотин принес стихи; Логин сказал свое мнение. Хотин показался ему интересным: неугомонная жажда справедливости закипала в его речах. О городских делишках говорил, горя и волнуясь. Но Логин понимал, что Хотин - один из "шлемялей", которым суждено проваливать всякое дело, за какое бы они ни взялись.
Вообще, несмотря на рассеянность, которая овладевала Логиным в последнее время, он сохранил значительную степень психологической прозорливости, давнишнее, как бы прирожденное качество,- по крайней мере, оно развилось без заметных усилий. В оценке людей ошибался редко. Даже новый замысел, хотя и побуждал искать людей, но не ослеплял Логина. Эти люди, что собрались у Ермолина, были единственные, которые заинтересовались делом, каждый по-своему, так что с ними можно было "начать".
"Только бы начать!" - думал Логин.
А там, впереди, борьба за возможность работать в иных условиях.
- Что нового слышно? спросил Коноплев у Логина, когда тот поздоровался со всеми.
- Горожане, вы знаете, теперь только одним интересуются: рады скандалу.
По лицу Анны пробежало презрительное выражение; глаза ее показались Логину померкшими. Сожаление, что начал об этом, быстро сменилось в Логине странным ему самому злорадством.
- Да, это дело Молина, сказал Хотин, - скверное дело. Очень уж наши мещане все злобятся.
- Подлец этот ваш Молин! - крикнул Коноплев Шестову. Я всегда это говорил. Тоже и девчонка, сказать по правде, стерва.
Ну еще бы, честные люди всегда так делают!
- Он в этом деле даже и не виноват нисколько.
- Ну для него же лучше. Вы откуда же это знаете?
- Да он меня так уверял.
И только-то? Вот так доказательство! Коноплев хлопнул себя по коленям длинными руками и захохотал.
Молин не стал бы лгать, горячо спорил Шестов, он человек честный и умный, и свое дело знает, и ученики его уважают.
- Подите вы, - отъявленный прохвост! - решительно и даже с раздражением сказал Коноплев. - Охота вам была с ним якшаться! Я рад, что хоть с одного лицемера маску сдернули.
Шестов был весьма огорчен этими резкими отзывами о сослуживце и собирался еще что-то возражать. Но вмешался в разговор Ермолин; он до тех пор молчал и задумчивыми голубыми глазами ласково и грустно смотрел на Шестова.
- Не будем из-за него спорить, - сказал Ермолин примирительным голосом,- виноват он или нет, это обнаружится.
Анна не то застенчиво, не то задумчиво потупилась и тихо молвила:
- Да и говорить о нем невесело. Мне всегда стыдно было на него смотреть: он такой наглый, и цепляется, как репейник.
- И всем дает ругательные клички,- сказал Хотин. Видно было, что он вспомнил какую-нибудь из этих кличек, - может быть, она относилась к кому-нибудь из присутствующих,- и едва удержался от смеха: по его лицу пробежало отражение того нехорошего чувства, которое овладевает многими из нас при воспоминании о том, как обругали или осмеяли кого-нибудь из наших приятелей.
Шестов покраснел. Логин подумал, что грубая кличка могла относиться и к Анне, и почувствовал злобу. Быстро глянул на Анну. Брезгливое движение слегка тронуло ее губы. Она протянула руки вперед, словно запрещала говорить об этом дальше. Ее движение было повелительно.
- Вот более важная новость, - сказал Ермолин, - в нашей губернии уже были, говорят, случаи холеры. Хотин вздохнул, погладил бороду и сказал:
- Недаром, видно, у нас барак построили.
- Типун вам на язык! - сердито крикнул Коноплев. - Чего каркаете!
- Уж тут каркай, не каркай... Слышали вы, что в народе болтают?
- А что? - спросил Логин.
- Известно что: барак построили, чтоб людей морить, будут здоровых таскать баграми, живых в гроб класть да известкой засыпать.
- А все-таки холера к лучшему, - заявил Коноплев. - Это чем же? - спросил Хотин несколько даже обидчивым голосом.
и беззаботными чириканиями не верил холере и торопился жить своим, настоящим. Но этот разговор напомнил Анне другое неприятное, но более близкое- этим цветам и звукам.
- Василий Маркович, вы были у Дубицкого?- спросила она у Логина и с тревожным ожиданием склонилась в его сторону стройным станом, опираясь на край стула обнаженною рукою.
- Да, как же, был. Почуеву дадут место, но в другой какой-нибудь школе.
- Ну вот, большое вам спасибо, - сказал Ермолин и крепко пожал руку Логина.- Как это вам удалось?
Анна посмотрела на Логина благодарными глазами, и ее рука нежным движением легла на его руку. Логин почувствовал, что ему не хочется рассказывать ей, потому что она смотрит так ясно, но он преодолел себя и подробно передал все, что было.
- Молодец генерал! - воскликнул Коноплев с искренним восторгом.
Хотин неодобрительно потряс черною бородою, Шестов покраснел от негодования, Анна спросила холодно и строго:
- Что же вам так нравится? Коноплев слегка смутился.
- Как же, дисциплина-то какая? Разве худо?
- Неумно. Какие жалкие дети!
- Обо всем не перенегодуешь, так не лучше ли поберечь сердце для лучших чувств, - сказал Логин с усмешкою.
Анна вспыхнула ярким румянцем, так что даже ее шея и плечи покраснели и глаза сделались влажными.
- Какие чувства могут быть лучше негодования?- тихо промолвила она.
- Любовь лучше, - сказал Шестов. Все на него посмотрели, и он закраснелся от смущения.
- Что любовь! - говорила Анна. - Во всякой любви есть эгоизм, одна ненависть бывает иногда бескорыстна.
В ее голосе звучали резкие, металлические ноты; голубые глаза ее стали холодными, и румянец быстро сбегал с ее смуглых щек. Ее обнаженные руки спокойно легли на коленях одна на другую. Шестов смотрел на нее, и ему стало немного даже страшно, что он возражал ей: такою строгою казалась ему эта босая девушка в сарафане, точно она привыкла проявлять свою волю.
- Да вот, - сказал Логин, - вы, конечно, давно негодуете, а много вы сделали?
Анна подняла на Логина спокойные глаза и встала. Ее рука легла на деревянные перила террасы.
- А вы знаете, что надо делать? - спросила она.
- Не знаю,- решительно ответил Логин.- Порою мне кажется, что негодующие на мучителей просто завидуют: обидно, что другие мучат, а не они. Приятно мучить.
Анна смотрела на Логина внимательно. Темное чувство подымалось в ней. Ее щеки рдяно горели.
- Постойте, - сказал Коноплев, - писать-то все можно, бумага стерпит.
Все засмеялись. Коноплева удивил внезапный смех. Он спросил:
- Что такое-? Да нет, господа, постойте, я не то, что... я хочу вот что сказать: важно знать сразу самую суть дела, главную идею, так сказать. Вот я, например, я уж после Других примкнул, мне рассказали, но, может быть, не всё.
- Савва Иванович любит обстоятельность, - сказал Хотин, посмеиваясь.
- Ну а то как же? Все-таки интересно знать, что и как.
- В таком случае,- сказал Ермолин,- мы попросим
Василия Марковича предварительно словесно изложить нам свои мысли, если это не затруднит.
- Нисколько, я с удовольствием, - отозвался Логин. Он мечтательно глядел перед собою, куда-то мимо кленов радостно зеленеющего сада, и медлительно говорил:
- Все нынче жалуются, что тяжело жить.
- Еще и как тяжело, - со вздохом сказал Хотин.
- Мы все, не капиталисты, - продолжал Логин,- живем обыкновенно изо дня в день.
Если бы посмотрел на Анну, заметил бы, что она вдруг смущена чем-то, но ничего не видел и говорил:
- Болезнь, потеря работы, смерть главы семейства - все это быстро поглощает сбережения. Да и как сберегать? Часто не из чего, да и самый процесс скапливания денег непривлекателен.
- Ну, чем же? - недоверчиво спросил Коноплев.
- В нем есть что-то презренное, скряжническое-.
- Ну, не скажите, - прибережешь копейку, так сам себе барин, ни от кого не зависишь.
- Это верно, - подтвердил Хотин, задумчиво поглаживая длинную бороду.
- Может быть, и так,- сказал Логин,- но одни сбережения не могут быть достаточны. Возьмем хоть сберегательные кассы. У них громадные капиталы, но что ж? Вы делаете сбережения в кассе, но это не ставит вас ни в какие отношения с другими вкладчиками. Исчерпали вы ваш вклад и беспомощны: касса ни в каком случае не даст вам в долг.
- Для того ссудосберегательные кассы, - сказал Коноплев.
- Да, это хорошо, но и это узко, - деньги не всегда достаточная помощь. Бывает иногда нужно живое содействие, совет врача, юриста, достать работу или еще что-нибудь. Надо установить тесные связи между членами общества, как в семье, где все друг другу помогают.
- Мы хорошую устроим, - отвечала Анна с ласковою улыбкою.
- Множество людей, - продолжал Логин, - терпят недостаток в необходимом, и они же часто не могут найти работы. А лишних людей нет.
- Да, кабы лишних ртов не было, - спорил Коноплев.
- Не бывает их,- говорил Логин.- Если новый работник увеличивает собою предложение труда, так зато он увеличивает и спрос на чужую работу. Человек не может прожить без помощи других, это понятно: естественное состояние человека - нищета. Но зато естественное состояние общества - богатство, и потому общество не должно оставлять своих сочленов без работы, без хлеба, без всего такого, чего на всех хватит при дружной жизни. В нашем городе, например, найдется немало людей и образованных, и простых, у которых есть досуг, и почти каждый из них во многом нуждается. Они могут соединиться. Можно вперед рассчитать, сколько работы потребуется в год, работы друг на друга. Каждый делает, что умеет: сапожник сапоги тачает...
- И пьянствует, - вставил свое словечко Коноплев.
- Пусть себе пьет, лишь бы свою долю работы сделал, - сказал Ермолин.
- А работы у него будет много, - продолжал Логин, - зато и на него будут работать многие: и врач, и плотник, и слесарь, и учитель, и булочник. Образуется союз взаимной помощи, где каждый нужен другим и каждый братски расположен помочь другим, - зато и ему окажут всегда помощь и поддержку, все будут свои люди, соседи и друзья. Всякому, кто хочет работать, найдется работа. И всякий будет пользоваться большими удобствами жизни, возможностью жить не в тех конурах, в которых теперь живет большинство. А еще выгода, - при таком устройстве добрососедских союзов нет надобности в дорогом посредничестве купцов, хозяев, предпринимателей.
"Он холоден, и не верит, - вдруг подумала Анна, и вся наклонилась на стуле, и с удивлением посмотрела на Логина. - Нет, - опять подумала она, - я ошибаюсь, конечно!"
- А если члены перессорятся? - спросил Коноплев.
- Весьма вероятно, - отвечал Логин. - Но это не беда: неуживчивые выйдут, другие спорщики подчинятся общему мнению, увидят, что это выгодно.
- Нужен капитал, - сказал Хотин, - без денег самых пустых вещей не устроишь.
Деловая озабоченность не шла к нему, - такое- у него всегда было рассеянно-мечтательное лицо.
- Каждый человек сам по себе капитал,- сказал Логин. - Инструменты у многих, конечно, найдутся.
- И деньги найдутся, - сказала Анна и опять покраснела.
Странное чувство неловкости владело ею; стала смотреть в сад и положила руки на деревянную изгородь террасы. Цветы, которые пахли безмятежно, по-весеннему, возвратили ей спокойствие.
- С миру по нитке, - начал было Шестов. Но уже он так давно молчал, что у него на этот раз не вышло, - горло пересохло, звук оказался хриплым. Шестов сконфузился, закраснелся и не кончил пословицы.
- Самое главное, - сказал Ермолин, - надо для начала людей убежденных, чтоб они верили в дело и повлияли на других своею уверенностью.
- Люди найдутся, - сказал Хотин с уверенным видом и погладил бороду, как будто бы эти люди были у него в бороде.
- Было бы корыто... - начал опять Шестов и опять в смущении замолчал: он видел, что Анна улыбается.
- Заведем в складчину машины, - заговорил Логин, - работа будет производительнее, меньше будет утомлять. Приспособим электричество. Много есть под руками живых сил, которыми не пользуются люди. Заведем общие библиотеки. Будем обмениваться нашими знаниями, будем устраивать путешествия...
Логин вздрогнул слегка и заметил, что мечтает вслух.
- Зачем на луну? - досадливо сказал он, - хоть бы по родине, а то мы и ее не знаем как следует.
- Еще один вопрос, - торопливо сказал Коноплев, - типография будет?
При этом его лицо приняло такое выражение, точно это было самое важное и интересное для него дело, и черные глаза с ожиданием уставились на Логина.
- Что ж, если понадобится, отчего же,- ответил Логин,- в других городах есть, так отчего бы и у нас ей не быть!
- В нашем городе? Что у нас печатать? - спросила, улыбаясь, Анна.- Листок городских известий и сплетен?
- Непременно надо, оживленно заговорил Коноплев, - мало ли здесь учреждений разных, и частных, и казенных, - нужны бланки, книги торговые, объявления, мало ли что. Наконец, книги печатать.
- Какие? Приходно-расходные?
- Ну да вот я напечатаю свое сочинение,- почти готово.
- Для книги-то стоит, согласился Ермолин с едва заметною усмешкою.
- Эта типография, - сказала Анна, - будет как теплица, чтобы взращивать провинциальные книги.
Решили прочесть вслух и обсудить устав. Мальчики вернулись на террасу, и Анатолий выпросил, чтобы читать позволили ему.
После чтения каждого параграфа подымались споры, довольно-таки нелепые. Горячее всех спорили, причем часто не понимали друг друга, Коноплев и Хотин: Коноплев любил спорить, Хотин хотел показать свою практичность, и оба оказывались бестолковыми одинаково. Ермолин и Анна помогали им разобраться и с трудом успевали в этом. Шестов говорил мало, зато много волновался и краснел. Мальчики не ушли и слушали внимательно; Митя горел восторгом и сердился на непонимающих. Логин молчал и смотрел все так же, мечтательными, не замечающими предметов глазами. Но он видел, что ласковые глаза Анны иногда останавливались на нем,- и ему приятно было чувствовать на себе ее взгляд. Казалось ему иногда, что ее чистые глаза, доверчивые, были насмешливы. Да, от насмешливого отношения к себе, зачинателю, и к своему замыслу он никогда не мог совсем освободиться.
Когда чтение окончилось, спорили еще долго о названии общества: Коноплев предлагал назвать его дружиною, Хотин - компаниею. Шестов - братством, - и не пришли ни к чему.
- С этим обществом мы таких делов наделаем, что страсть! - воскликнул Хотин, внезапно воодушевляясь.- Мы им покажем, как жить по совести. Только бы удалось нам осуществить, а уж мы им нос утрем.
И он яростно погрозил кому-то кулаками.
Логин вдруг нахмурился; язвительная улыбка промелькнула на его губах.
"Ничего не выйдет", - подумал он, и тоскливо стало ему. Но вслух он сказал:
- Да, конечно, если приняться с толком, то должно осуществиться.
"Отец - такой же мечтатель, как и дочь, - думал он об Ермолиных. - Он верит в мой замысел больше, чем я сам, - поверил сразу, с двух слов. А я, после стольких дум, все-таки почти не верую в себя! А какой бодрый и славный Ермолин! Глаза горят совсем по-молодому, - позавидуешь невольно".
Напечатать надо деньги. А своя типография, то даром, - выгода очевидная.
- Ну, не совсем даром, - сказал Логин, хмурясь и в то же время улыбаясь.
- Да, да, понимаю: бумага, краска типографская. Ну да это подробности, потом.
- У вас и так много работы,- сказал Шестов,- а вы еще находите время писать.
Он с большим уважением относился к тому, что Коноплев пишет.
- Что делать, надо писать, - с самодовольною скромностью отвечал Коноплев.- Никто другой не говорит в печати о том, что нужно, - приходится выступать нам.
- А не будет нескромностью полюбопытствовать, о чем ваша книга? - спросил Логин.
- Против Льва Толстого и атеизма вообще. Полнейшее опровержение, в пух и прах. Были и раньше, но не такие основательные. У меня все собрано. Сокрушу вдребезги, как Данилевский Дарвина. И против науки. - Против науки! - с ужасом воскликнул Шестов.
- Наука-ерунда, не надо ее в школах,- говорил Коноплев в азарте. - Все в ней ложь, даже арифметика врет. Сказано: отдай все,- и возвратится тебе сторицею. А арифметика чему учит? Отнять, так меньше останется! Чепуха! Против Евангелия. К черту ее!
- Со школами вместе? - спросил Ермолин.
- Школы не для арифметики!
- А для чего?
- Для добрых нравов.
- В воззрениях на науку, - сказал Логин, - вы идете гораздо дальше Толстого.
- Вашего Толстого послушать, так выходит, что до него все дураки были, ничего не понимали, а он всех научил, открыл истину. Он соблазняет слабых! Его повесить надо!
- Однако, вы его недолюбливаете.
- Книги его сжечь! На площади, - через палача!
- Ас читателями его что делать? - спросила Анна с веселою улыбкою.
- Кто его читает, всех кнутом, на торговой площади! Анна взглянула на Логина, словно перебросила ему Коноплева.
- Виноват, - сказал Логин, - а вы читали?
- Я? Я читал с целью, для опровержения. Я зрелый человек. Я сам все это прошел, атеистом был, нигилистом был, бунтовать собирался. А все-таки прозрел,- Бог просветил; послал тяжкую болезнь, - она заставила меня подумать и раскаяться.
Коноплев презрительно посмотрел на него.
- Мода? Скажите пожалуйста! - сердито сказал он.
Широкие губы его нервно подергивались.
- Ну да,- продолжал Шестов, волнуясь и краснея, -
было прежде поветрие такое - вольное, и вы тянулись за всеми, а теперь другой ветер подул, так и вы...
- Нет, извините, я не тянулся, я искренно все это пережил.
- И Толстой - искренно.
- Толстой? На старости лет честной народ мутит.
- Ваша книга его и обличит окончательно,- сказала Анна примирительным тоном,
- Мало того! На кол его, и кнутом!
- Меры, вами предлагаемые, не современны, к сожалению, - сказал Шестов.
Он старался придать своим словам насмешливое выражение, но это ему не удалось: он весь раскраснелся, и голос его звенел и дрожал, - очень уж обидно ему было за Толстого, и он теперь от всей души ненавидел Коноплева.
- Так, по Домострою, - сказал Ермолин, - то есть непокорную жену...
- Камшить плетью!
- Хорошо, кто с плетью, худо, кто под плетью,- сказал Логин, - всяк ищет хорошего для себя, а худое оставляет другим. Так и жена.
- Нет, совсем не так. Жена-сосуд скудельный, она слабее, и поэтому ее обязанность - повиноваться мужу.
- Не бывает! - решительно сказал Коноплев.
- Однако!
- Изверг! - воскликнул Шестов.
- Это вам не удалось бы, - возразил Хотин, - посмеиваясь.
- Не беспокойтесь! Или еще исправничиха, - разве хорошо? Муж долги делает, а она наряжается. Не молоденькая, пора бы остепениться!