Перевод Федора Сологуба
Артюр Рембо
(1854-1891)
Артюра Рембо (1854-1891) в России до революции переводили немногие, среди них - Фёдор Сологуб, хотя большинство его переводов не было опубликовано. Сологуб переводил так называемые "Последние стихотворения" Рембо и почти полностью осуществил перевод "Озарений" (Illuminations; часть переводов из "Озарений" печаталась в альманахах "Стрелец", 1915-1916). Все остальные переводы опубликованы лишь сравнительно недавно. Помещены переводы стихотворений "Est-elle almee?..", "Honte" и из "Озарений" - "Aube", "Metropolitain" и "Bottom" и другие
* * * О, времена, о, города, Какая же душа тверда? О, времена, о, города! Меня волшебство научает счастью, Что ничьему не властно безучастью. Петух наш галльский воздает Ему хвалу, когда поет. Теперь мое желанье дремлет, - Ведь счастье жизнь мою подъемлет, Очарованье телу и уму, И все усилья ни к чему. А песнь моя понятно ль пела? Она бежала и летела, О, времена, о, города! |
Песня с самой высокой башни Юность беспечная, Волю сломившая, Нежность сердечная, Жизнь погубившая, - Срок приближается, Сердце пленяется! Брось все старания, Будь в отдалении, Без обещания, Без утешения, Что задержало бы Гордые жалобы. К вдовьим стенаниям В душу низводится Облик с сиянием Твой, Богородица: Гимны ль такие Деве Марии? Эти томления Разве забылися? Страхи, мучения На небо скрылися, Жаждой истомною Кровь стала темною. Так забывается Поросль кустарников, Там, где сливается Запах нектарников С диким гудением Мушек над тлением. Юность беспечная, Волю сломившая, Нежность сердечная, Жизнь погубившая,- Срок приближается, Сердце пленяется! О сердце, что для нас... Что нам, душа моя, кровавый ток, И тысячи убийств, и злобный стон, И зной, и ад, взметнувший на порог Весь строй; и на обломках Аквилон. Вся месть? Ничто!.. Но нет, ее мы вновь, Князья, сенаты, биржи, всю хотим, Все сгинь! Преданья, власть и суд - на дым! Так надо. Золото огня и кровь. В огне все, в мести, в ужасе гори! Мой дух! Не слушай совести. За тьмой Сокройтесь вы, республики, цари, Полки, рабы, народы, все долой! Встревожим вихрь разгневанных огней, И мы, и наши названные братья! Нам, романтическим, милы проклятья, Не рабский труд неси, а пламеней! Весь шар земной мы местью обовьем, Деревни, города. Пускай вулкан Взрывается! Пусть в битве мы падем! Все поглотит суровый Океан. Друзья! О сердце, верь, они мне - братья, Безвестно-темные. Идем, идем! Все больше к вам! Несчастия заклятья! Под тающей землей трепещет гром. Все ничего: я здесь; я здесь всегда. |
Из книги "ОЗАРЕНИЯ"
Заря
Я обнял летнюю зарю.
Ещё всё было неподвижно перед чертогом. Вода была мертва. Толпы теней не покидали лесной дороги. Я шёл, будя бодрые и прохладные дыхания; и алмазы смотрели, и крылья поднимались бесшумно.
Первое приключение, - на тропинке, уже наполненной свежим и бледным сиянием, цветок сказал мне своё имя.
Я засмеялся каскаду, который струился за елями: по серебристой вершине я узнал богиню.
как нищий, по мраморной набережной, я гнался за нею.
На верху дороги, недалеко от лаврового, леса, я её окружил собранными покрывалами и почувствовал немного её безмерное тело. Заря и дитя упали к подножию леса.
Проснулся, - был полдень.
Метрополитен
От пролива Индиго до морей Оссиана, на розовом и оранжевом песке, омытом винного цвета небом, только что поднялись и скрестились хрустальные бульвары, буйно обитаемые молодыми, бедными семьями, которые питаются у зеленщиков. Ничего богатого. - Город.
Из смолистой пустыни бегут прямо, отступая с покровами тумана, расставленными ступень за ступенью в ужасные полосы на небе, которое перегибается, пятится и спускается, составленное из наиболее зловещего, черного дыма, который может быть сделанным только океаном в трауре, каски, колеса, барки, спины. - Битва!
Подыми голову: этот деревянный мост, на арках; эти последние .огороды; эти раскрашенные маски под фонарем, иссеченным холодной ночью; глупая ундина в шумящем платье, в конце реки;
эти светящиеся черепа в гороховых насаждениях, - и другие фантасмагории. - Деревня.
Эти дороги, ограждённые решётками и стенами, содержащие еле-еле свои рощицы, и жестокие цветы, которые назовёшь сердцами и сестрами, камка, осуждённая навеки за бессилие, - владения феерических аристократий зарейнских, японских, гуаранских, способных ещё принять музыку древних, - есть гостиницы, которые никогда больше не открываются; - есть принцессы, и если ты не очень обременен, изучение светил.- Небо.
Утром, когда с Нею вы спорили среди блистания снега, эти зелёные губы, эти льды, эти черные знамена и эти голубые лучи, и эти багряные ароматы полярного солнца. - Твоя сила.
Bottom
Действительность была слишком колючая для моего большого характера, - но всё же я очутился у моей дамы, огромною серо-голубою птицею распластавшись по направлению карниза и таща крыло в тенях вечера.
Я был у подножия балдахина, поддерживающего ее обожаемые драгоценности и её телесные совершенства, большой медведь с фиолетовыми деснами и с шерстью, поседевшего от горя, с глазами под кристаллы и серебро консолей. Все было тень и рдяный аквариум. Под утро, - июньская воинственная заря, - я побежал на поля, осел, размахивая и трубя о моих убытках до тех пор, пока Сабиняне предместья не бросились к моим воротам.
Детство
I
"Этот кумир, черные глаза и желтая грива, безродный и бездомный, более высокий, чем миф, мексиканский или фламандский; его владения, дерзкие лазурь и зелень, бегут по морским берегам, по волнам без кораблей, у которых свирепые греческие, славянские, кельтические имена.
На опушке леса, - цветы мечтаний звенят, блестят, озаряют, - девушка с оранжевыми губами, скрестивши ноги в светлом потопе, который бьет ключом из лугов, в обнаженности затененной, перевитой, одеянной радугами, зеленью, морем.
Дамы, кружащиеся на террасах около моря, - дети и великанши, великолепные, черные в серовато-зеленом мху, - драгоценности, стоящие на жирной почве цветников и освобожденных от снега садиков, - молодые матери и старшие сестры с очами паломниц, султанши, принцессы, походкою и торжественным одеянием, маленькие иностранки и особы слегка несчастные.
Какая скука, час "милого тела" и "милого сердца"!"
III
"В саду есть птица, - ее песня останавливает вас и заставляет краснеть.
Есть яма с гнездом белых зверьков.
Есть собор, который опускается, и озеро, которое подымается.
Есть маленькая повозка, которая оставлена в тростнике или мчится вниз по тропинке, вся в лентах.
Есть труппа маленьких актеров в костюмах; их можно увидеть сквозь опушку леса на дороге.
И, наконец, когда вы голодны и хотите пить, есть кто-нибудь, кто вас прогонит".
Сказка
"Государя утомило упражняться постоянно в совершенствовании пошлых великодуший. Он предвидел удивительные революции любви и подозревал, что жены его способны на лучшее, чем это снисхождение, приятное небу и роскоши. Он хотел узнать истину, час существенных желаний и удовлетворения. Было это или не было заблуждением благочестия, он хотел. По крайней мере он обладал достаточно обширным земным могуществом.
Все женщины, которые знали его, были убиты: какое опустошение сада красоты! Под ударами сабель они его благословили.
Он не требовал новых. - Женщины появились вновь.
Он убивал всех, которые шли за ним после охоты или возлияния. Все шли за ним.
Он забавлялся душением зверей роскоши. Он поджигал дворцы. Он кидался на людей и рубил их на части. Толпа, золотые кровли, прекрасные звери, все еще существовали.
Разве можно находить источник восторга в разрушении и молодеть свирепостью! Народ не роптал. Никто не оказывал противодействия его намерениям.
Раз вечером он ехал верхом. Гений появился, красоты неизреченной, даже неприемлемой. Его лицо и его движения казались обещанием множественной исключительной любви! невыносимого даже счастья! Государь и Гений вероятно уничтожились в существенном здоровьи. Как могли они не умереть? Итак, умерли они вместе.
Но Государь скончался в своем чертоге в обыкновенном возрасте. Государь был Гений, Гений был Государь. - Ученой музыки недостает нашему желанию".
Царствование
"В одно прекрасное утро, у народа очень кроткого, великолепный мужчина и женщина кричали на площади: "Друзья, я хочу, чтобы она была королевою". "Я хочу быть королевою!". Она смеялась и трепетала. Он говорил друзьям об откровении, о законченном испытании. Изнемогая, стояли они друг против друга.
В самом деле, они были королями целое утро, когда алые окраски опять поднялись на домах, и весь день, пока они подвигались в сторону пальмовых садов".
Бродяги
"Жалкий брат! Что за ужасные бдения ты перенес ради меня!
"Я не был ревностно поглощен этим предприятием. Я насмехался над его слабостью. Но моей вине мы вернулись в изгнание, в рабство". Он предполагал во мне несчастие и невинность, очень странные, и прибавлял беспокойные доводы.
После этого развлечения, неопределенно-гигиенического, я раскидывался на соломе. И почти каждую ночь, едва только заснув, бедный брат вставал, с гнилым ртом, с вырванными глазами, - такой, каким он видел себя во сне! - и тащил меня в залу, воя о своем сне идиотского горя.
Я, в самом деле, в совершенной искренности ума, взял обязательство возвратить его к его первоначальному состоянию сына Солнца, - и мы блуждали, питаясь палермским вином и дорожными бисквитами, и я спешил найти место и формулу".
Марина
Серебряные и медные колесницы,
Стальные и серебряные носы кораблей,
Бьют пену,
Подымают слои терновых кустов,
Текучести ланд
И огромные колеи отлива,
Тянутся кругообразно к востоку,
К столпам леса,
К середине насыпи,
Угол которой избит водоворотами света.
Зимнее празднество
"Водопад звенит за избушками комической оперы. Жирандоли тянутся во фруктовых садах и в аллеях соседних речными излучинами - зелень и румянец заката. Нимфы Горация, причесанные по моде Первой империи. -
Сибирские Хороводы, китаянки Буше".
Исторический вечер
Приводим перевод Ф. Сологуба, заключительные строфы которого, к сожалению, содержат небрежности: "физик", надо "лекарь" (le physicien); "объятия", надо "пожары":
"В какой-нибудь вечер, например, когда найдется наивный турист, удалившийся от наших экономических ужасов, рука художника оживляет клавесин лугов: играют в карты в глубине пруда, зеркала, вызывающего королев и миньон; есть святые, покрывала, и нити гармонии, и легендарные хроматизмы, на закате.
Он вздрагивает при проходе охот и орд. Комедия услаждает на подмостках газона. И смущение бедных и слабых на этих бессмысленных плоскостях!
и плоский, Африка и Запад, будет воздвигаться. Затем балет известных морей и ночей, химия без ценностей и невозможные мелодии.
утверждения которой уж есть скорбь!
Нет! момент бань, поднятых морей, подземных объятий, унесенной планеты и основательных истреблений, - уверенности, так незлобно указанные Библией и Норнами, - он будет дан серьезному существу для наблюдения.
Однако это не будет действие легенды!"